Григорий Медведев - Миг жизни

Варенихин устал от ожидания и одиночества, подошел к зеркалу и всмотрелся в свое отражение.

«Да-а… Стар ты стал, Петр Кузьмич…» — сокрушенно подумал он и снял очки.

Узко посаженные небольшие серые глаза, лишенные очков, беспомощно заморгали, белые одутловатые подглазья стали заметнее. Он снова надел очки и пристальней всмотрелся в отражение, ощущая щемящее чувство неловкости перед самим собой: желтое, отекшее лицо, бледная плешь с вихрящимся пушком седых волос, узкие, сутулые плечи, длинные футбольные трусы, мощные ноги старого баскетболиста, бугрящиеся в нескольких местах узлами вен…

«Да-а… — подумал он и покачал головой. — Старый ты черт…»

И снова стал прохаживаться по комнате, как-то даже истово затягиваясь и дымя.

Два года назад он перенес легкий инфаркт. Поначалу здорово одолевал страх смерти, но потом это чувство отошло. Однако сегодняшнего тревожного фона тогда не было. Духовно и физически был здоровее.

Тем не менее он тогда бросил курить, перестал пить пиво, но сразу почувствовал себя хуже. Врач долго беседовал с ним и просил не изменять резко режима и привычек. Уменьшить, конечно, употребление курева и спиртного, однако сразу совсем не исключать… Работа — это другое дело. Неплохо и бросить.

Врач намекнул на возраст, мол, пятьдесят три, льготная пенсия. Чего уж там… Пусть молодые вкалывают.

Но Варенихин и слушать об этом не хотел.

— Буду работать, пока не упаду, — угрюмо сказал он.

Доктор понимающе посмотрел на него и печально улыбнулся.

И теперь, прохаживаясь по гостиничному номеру и вспоминая печальную улыбку врача, Варенихин думал: «А работка не сахар… Да-а…»

И снова тревожное чувство от сознания, что смертен, невольно напомнило о себе и неприятно кольнуло. А ведь силы еще есть и работать охота.

Шесть лет назад его, сорокадевятилетнего главного энергетика, специалиста по электротехнической части, а попросту — сильноточника, неожиданно согласовали во всех инстанциях и назначили директором АЭС.

Он отбивался изо всех сил, мол, не специалист, ядерной физики не знаю и так далее, но отбиться не удалось.

Первые два года работы в новой должности были для Варенихина очень напряженными. Он с головой окунулся в изучение специальных вопросов. Но больше всего и с самого начала уделял внимание борьбе с радиоактивной грязью. Правда, тогда помешал инфаркт. Но оклемался — и вроде ничего.

Став директором, он вскоре понял, что восторженный миф о чуть ли не абсолютной стерильности атомных электростанций, созданный прессой, далек от истины. Понял также, что АЭС — это очень сложное, непрерывно функционирующее и далеко не столь безопасное радиоактивное предприятие, за которым нужен глаз да глаз. И что там греха таить — главное место в этом ядерном деле отведено человеку. Хороший хозяин — чистая станция. Плохой хозяин — грязная. Конечно, оборудование, течи и прочее… Но тут как раз человеку и карты в руки: вовремя ремонтируй, следи, проверяй, нюхай, не зевай — и все будет нормально.

И атомная станция Варенихина долгое время считалась в отрасли одной из лучших и наиболее чистой внутри и по выбросам.

Варенихин почувствовал вдруг легкое щекочущее покалывание в области сердца — предвестник начинающейся боли. Он схватил со стула пиджак и торопливо стал рыться в карманах, ища лекарство. Наконец нашел, кинул под язык таблетку нитрона и прилег на койку.

«Опять внутренняя спешка», — огорченно подумал он, явственно представив себя бегущим в черных футбольных трусах и белой майке по бесконечно длинной дороге. А Суханов, курчавый, низкорослый, сухой и жилистый, директор родственной АЭС, бежал за ним и вот-вот мог обогнать.

— Наступает на пятки, — вслух сказал Варенихин и хрипло рассмеялся.

Спор у них давний — кто больше бросает в вентиляционную трубу радиоактивных газов. И, собственно, не в газах даже дело, а в методике отбраковки ядерных топливных кассет, от качества которых, по сути дела, и зависит нарастание активности выбросов.

И снова настырный вопрос, кольнувший его месяц назад, выдвинулся из глубины, и Варенихин с печалью подумал: «Но что же мы оставляем детям?..»

На линиях отсоса радиоактивных газов, после эжекторов турбины, на всех атомных электростанциях установлены регистрирующие датчики. В нормальном случае изотопы в газах короткоживущие, распадаются в считанные минуты или часы. Главное тут — вовремя засечь разуплотнение ядерных кассет и не допустить выхода в контур долгоживущих радионуклидов. В этом вся тонкость. Датчики регистрируют активность газов, а вторичный прибор на пульте управления ведет счет импульсов от радиоактивных частиц в единице откачиваемого объема.

Но упрямая логика незримой работы души толкала его размышления к другому: «Почему? Почему мы так слабы? Десятки тысяч людей, словно кирпичики, складывают свой труд в здания атомных гигантов, каждый из которых неизмеримо сильнее человека, И где-то между ними обозначилась уже грань отчуждения. Но где? И в чем?..»

Варенихину казалось, что он нашел оптимум в две тысячи пятьсот импульсов, выбросы при котором достигают четырехсот кюри в сутки. Достигнет счет этого предела — он отыскивает разуплотнившуюся ядерную кассету и выдергивает ее из активной зоны атомного реактора в бассейн выдержки. Но у Суханова при полутора тысячах импульсов в трубу летит две тысячи кюри. Кто из них врет? Вопрос этот очень волновал Варенихина. Ведь если ошибается он, то в трубу летит не четыреста, а четыре тысячи кюри! Есть над чем задуматься…

Импульсы… Черт бы их побрал! Спор уже идет два года.

Варенихин ощутил сонливость и закрыл глаза. На темном внутреннем экране забегали поначалу какие-то серые мушки. Они плавно скользили туда-сюда, будто по мокрому черному стеклу. Варенихин сильнее сжал веки, пытаясь избавиться от мушек, но яркие вспышки голубых искр пришли им на смену, контрастно выделяясь на темном фоне.

«И тут импульсы», — подумал он, усмехнувшись, и открыл глаза.

«Но почему у Суханова при полутора тысячах импульсов активность выбросов в пять раз больше, чем у меня? Кто ошибается?..»

— Кто ошибается? Кто ошибается? Тра-ля-ля-ля! — пропел Варенихин на мотив колыбельной песни и засмеялся. — Баю-бай! Баю-бай! Варенихин, засыпай…

А перед его мысленным взором возник и равнодушно вел счет регистрирующий прибор, разноцветно сияя глазками ламп, а на шкале интегратора быстро бежали, сменяя друг друга, бесчисленные ряды огненных цифр. Импульсы… Счет продолжается…

Нитрон подействовал. В загрудной области стало легко и свободно. Варенихин глубоко вздохнул и вскоре сладко засопел. Лицо его во сне оставалось озабоченным и, лишенное печати раздумий, четче обнаружило давнюю и глубокую усталость.