Григорий Медведев - Миг жизни

— Сколько хочешь… — И тут его обида вышла наружу. И хорошо, что вышла, потому что работе была бы помехой: — Думаешь, я у тебя рыжий недомерок, и только? — И обещающе добавил: — Посмотришь…

— Много денег-то? — спросила Татьяна, пройдя за ним в другую комнату.

— Много… Десять тысяч.

— Хватил! Врешь, поди.

— Не вру, — сказал он, открыл «Античную философию» и в который уже раз перечитал фрагмент про Фалеса Милетского.

Несмотря на заманчивое объявление, и через несколько дней мастеров не нашлось. И тогда перед Рыжовым все словно расступились, и пошел он свободной дорогой прямо к директору электростанции.

— Я по объявлению, — сказал он, войдя в кабинет. — Я могу сделать…

— Делай! — сказал директор обрадованно. — А сделаешь, проси что хочешь. Можешь и машину просить. Мы потеряли уже столько электроэнергии, что можно было бы сто машин купить. Понял?

— Понял, — ответил он, весь уже мыслями устремленный в работу.

Залез Рыжов в водяную камеру парогенератора через разболченный люк и сразу будто окунулся в родную стихию. Кругом пахло железом. Повернул голову налево, понюхал стенку парогенератора. Она имела свой запах.

«Котельная сталь… — узнал Рыжов. — А вот эта (трубная доска пахла не так приторно) — аустенитная нержавейка. И трубки тоже».

Потом пощупал, погладил трубную доску, концы развальцовок, ощущая кожей пальцев малейшие неровности, царапины, сколы. Осмотрел всю поверхность через лупу. Уселся поудобнее. Проверил аргонодуговую горелку — вольфрамовый электрод новехонький, газ поступает нормально. Включил ацетиленовый резак, чтобы прогреть участок сварки.

«Заварю я вас, милые, — обратился он мысленно к трубкам, — не охнете. Главное, сварной шов не любит резких перепадов температур. Вовремя подогрей, вовремя отпусти, отожги…»

И пошла работа! И как пригодилась ему теперь его любовь, пристрастие к мелочам. Тысячи мелких трубок, и каждую надо обварить точным тонким валиком шва. И чтобы ни трещинки, ни волосовинки, ни шлакового включения, ни поры…

Он выхаживал, вылизывал каждый шовик. То его подогреет, то подварит, то подшлифует, то приласкает горелкой. Цвета побежалости, как волны, гонимые ветром, бегали по поверхности трубной доски и цветом своим подсказывали Рыжову — режим сварки верен!

Десять суток работал Рыжов. Наконец сказал:

— Можете испытывать!

От усталости он, казалось, стал меньше ростом. И без того худой, еще больше осунулся, все лицо в копоти. Но откинул сварочные очки на высокий лоб, посмотрел на приемщика большими серыми глазами и вдруг улыбнулся широко, радостно, белозубо.

— И не потечет? — спросил начальник смены.

— Нет, — сказал Рыжов.

И не потекло.

Вызвал директор Рыжова к себе. Выскочил вперед. Да под белые его руки. Усадил как почетного гостя.

— Ну, что хочешь? — говорит. А глаза так и сияют, но в этом сиянии, где-то очень глубоко, Рыжов усмотрел все же какую-то долю беспокойства.

— Машину хочешь? — спросил директор, а у самого глаза аж похолодели, аж в зобу дыханье сперло.

Нехорошо Рыжову на душе сделалось. Учуял он вихляние в сердце директора. Сразу, что называется, аппетит пропал и на машину и вообще. И появилось желание встать и уйти. А больше всего хотелось услышать Рыжову хорошие слова, достойные сделанного им, похвалу доброй работе своей. Но не находилось у директора слов, кроме:

— Проси что хочешь!

«И глупо вообще это… Барыга я, что ли?..» — подумал Рыжов.

— Заплатите по наряду, — сказал он с достоинством. — Сколько работа стоит…

— Ну, как знаешь… — вроде огорченно, но все же, было заметно, с облегчением сказал директор.

Был уже поздний вечер. Рыжов шел домой не спеша. Глядел на звездное небо, на то самое небо, на которое три тыщи лет назад смотрел Фалес Милетский, и думал о древнем мудреце как о брате.

«Нет, не богатство, не нажива составляют предмет нашего интереса, правда, брат Фалес?»

И все же где-то в глубине души осталась обида не обида, а так, что-то пустое.

Дома он переоделся, принял душ, поужинал. Взял сына Петьку на колени, раскрыл «Античную философию. Фрагменты и свидетельства» и сказал:

— Вот послушай, сынок, как интересно тут написано.

Мальчонка затих, внимательно слушая, а Рыжов выразительно, как-то даже истово читал:

— «И согласно некоторым, он не оставил никакого сочинения… Каллимах же знает, что он открыл Малую Медведицу, о чем сообщает в ямбах…»

— Где же твои деньги? — с некоторым удивлением и недоверием глядя на мужа, спросила Татьяна.

— Вот, возьми, — протянул он жене, — пятьсот рублей… — И виновато отвел глаза.

— А говорил — десять тысяч! — воскликнула Татьяна и радостно рассмеялась. — Рыжик ты мой, рыжик.

А Рыжов между тем продолжал читать:

— «А как говорят некоторые, в том числе поэт Херил, Фалес первый сказал, что души людей бессмертны…»

Впервые в жизни он ощутил, что смертен. Понимал это и раньше. Но остро ощутил только недавно. Месяц назад встретил на улице шумную ватагу молодых парней. И вдруг его пронзило, что он, Варенихин, и его поколение уходят. Ухо-одят… И неумолимый процесс замены стареющих молодыми ощутил почти физически и впервые испугался, подумав: «Что же мы оставляем молодым?..»

Потом это чувство притупилось, но где-то глубоко все же дремало в нем и стало своеобразным тревожным фоном его жизни.

Одетый по-домашнему, в черных трусах, белой майке и в шлепанцах на босу ногу, Варенихин нетерпеливо расхаживал взад-вперед по ворсистому ковру гостиничного «люкса» и густо дымил сигаретой.

«А жить-то хочется…» — думал он, весь утопая в сизом табачном дыму.

Он хорошо помнил о наказе врача не выкуривать более двух пачек в сутки и с удовлетворением посматривал на нераспечатанную коробку «Столичных», лежавшую на столе. И снова подумал: «Жить хотим, а ведь травим себя — и не можем иначе…»

Разбавленный табачным дымом, незаметно как-то ослаб казенный гостиничный запах. Общий темно-коричневый фон комнаты, сообщаемый мебелью, ковром, гардинами, успокаивал и располагал к размышлениям.

Номер был на двоих. Вторая койка не разобрана. Предназначалась она Суханову, директору однотипной атомной электростанции, который почему-то запаздывал и должен был с минуты на минуту подъехать.

Варенихин знал, что выехал Суханов на служебной «Волге» и в пути могла произойти какая-нибудь неполадка.

Оба директора должны были встретиться на третьей, показательной атомной электростанции, которая определена главным управлением как третейский судья.

Здесь Варенихину и Суханову предстояло установить истину, выяснить, кто из них правильней считает выбросы активности в вентиляционную трубу электростанции.