Николай Романов - После отбоя

За прошлое Семена Иулиановича не осуждали, если не считать сумбурных стычек с Виноградским, а лишь журили, и то слегка, уважительно. Ну а если говорить начистоту? А если еще и размышлять начистоту?.. Управляющих оценивают не по пятибалльной шкале. Их или награждают, или учат, или снимают, или… или терпят, жалеют. Последнее — самое страшное, во всяком случае, для Скирдова, но именно это-то он и заподозрил и поэтому изводил себя изнурительными раздумьями о мере личной ответственности за положение дел в тресте.

Мог ли он по приезде из-за границы решительно отвергнуть суперпланы Магидова и его сторонников из управления треста, главка? Мог. Почему же не отверг? Выбирал из двух зол меньшее, прикрылся крылатой русской пословицей, но хоть самому себе признайся: это было половинчатое решение. Давили сомнения: долго отсутствовал в тресте, трудновато с ходу ломать уже задействованный так называемый «встречный план», теплилась надежда — авось выдюжим. Уж очень загорелись комсомольцы перспективой внести миллионный куш в копилку государства: может, действительно и корпус сдадим досрочно, и с осенними заделами справимся. Но счетно-вычислительная машина вводными словами, междометиями, русскими пословицами и вообще словарем Даля не пользуется, она предпочитает технические данные, экономические расчеты, возможности исполнителей.

Чтобы хоть как-то выбраться из паутины тяжких раздумий, Скирдов решил сбросить с себя легкий домашний халат, перебраться в трестовский кабинет и без звонков, без прошеных и непрошеных посетителей, без секретарши засесть за свои наброски планов, мероприятий по изысканию дополнительных резервов, чтобы перешагнуть тот рубеж, на котором они остановились, и, что самое неприятное, — многие успокоились, чуть ли не поздравляют друг друга с победой, даже трестовская газета увенчала первую страницу крупным заголовком: «Победный май! Трест Алюминстрой выполнил пятимесячный план на сто и одну десятую процента!» Вот так, что для других строек норма, повседневное, закономерное, для алюминстроевцев праздник, торжество. Хоть бы одну десятую процента не упоминали — срам…

Воскресный день на все накладывал свой отпечаток: улицы были многолюднее, светлее, наряднее, люди шагали неторопливо, с проезжей части улиц почти исчез грузовой транспорт, горожане позволяли себе пересекать дорогу в неположенных местах, площади, скверы, словно на выставке, были заставлены разноцветными детскими колясками, малыши на нетвердых ножонках старались забраться в плотные стаи голубей, скопившиеся около людных мест, поймать, подержать в руках настоящую птицу. На вытоптанном пятачке пустыря мальчишки гоняли футбольный мяч, отчаянно спорили с судьей, ругали вратаря, пропустившего гол в ворота, обозначенные лежащими на земле двумя кепками.

Скирдов попросил водителя ехать медленнее. Он с завистью наблюдал за горожанами, отдыхающими от трудовой недели. Вот тяжело остановился на тротуаре не в меру раздобревший молодой мужчина, снял шляпу, отер пот со лба и вновь засеменил ногами, хотя ему самому, вероятно, казалось, что он не идет, а бежит, хотя бы трусцой, и наверняка думает только об одном: перекрыть прошлый воскресный рекорд, сбавить вес не на двести, а на все триста граммов. «Черта с два, набираются эти граммы легко, а вот сбрасываются… И если ты, братец, будешь шаркать ногами по тротуару только по воскресеньям, да еще останавливаться, вытирать пот со лба, гарантирую: через полгода сломается стрелка-указатель на твоих домашних напольных весах», — развенчивал Скирдов мечты оставшегося позади тяжеловеса. А вот двое мужчин примерно его возраста стоят и до неприличия громко смеются. Неужели у них нет никаких забот, не говоря уже о тревогах, что они могут целиком отдаться, возможно даже беспричинному, гомерическому хохоту, не замечая недоуменных взглядов прохожих?

Поодаль от тротуара резвится молодая парочка: девушка старается убежать, увернуться, ускользнуть от своего спутника, но парень сноровистей, ловит ее, как бы случайно отпускает и вновь ловит; у обоих рот до ушей, но их заразительный смех небеспричинен, на душе у них столько затаенных слов, но пока они могут выразить свои чувства лишь смехом да вот этой незатейливой детской игрой в кошки и мышки.

Семен Иулианович удивился: калейдоскоп праздничных улиц, площадей, все увиденное, услышанное, начинающее припекать, тоже казавшееся праздничным солнце потеснили его угрюмые мысли, ему даже захотелось, как и многим землякам, безмятежно шагать по весенним бульварам, радостно жмуриться от ослепляющих солнечных лучей, хотя всего полчаса тому назад он ужаснулся бы от мысли, что подумают сотрудники, знакомые, увидев его праздношатающимся, непременно вытаращат глаза, скажут: «Смотрите, смотрите, управляющий Скирдов слоняется по улицам…»

Длинный коридор управления треста обдал его сумрачной, холодноватой пустотой. Сюда не проникали солнечные блики, звуки оживленных улиц, но тишина — тоже благо, она так редка в переуплотненные рабочие дни. Скирдов своим ключом открыл дверь, бросил кепку на приставной столик, уселся поудобнее в кресло, наслаждаясь безмолвием и возможностью спокойно, без помех заняться делами…

В дверь постучали. Семей Иулианович вздрогнул от неожиданности. Появился Носов, будничной походкой подошел к столу. Скирдов недовольно бросил:

— Юрий, я человек или нет?

— А что, со стороны виднее? — Носов прищурил глаза, несколько секунд присматривался к управляющему и ответил весьма серьезно: — По-моему, человек.

— Так почему этому человеку даже в воскресенье не дают одному побыть в своем кабинете?

— Представьте, Семен Иулианович, я именно о том же подумал сегодня утром, когда ко мне в кабинет зашел Барцевич.

Запал раздражения не сработал. Скирдов указал вошедшему на стул и стал ждать продолжения разговора. По выражению лица Носова невозможно было понять, что привело его сюда: чрезвычайное происшествие в тресте, идея о техническом перевооружении строительства, одолевавшая его последние дни, или что-то личное, о чем не хотелось затевать разговор в рабочие дни.

— Ну? — подтолкнул его Скирдов.

— Завтра опять вызывают в главк…

Оба замолчали, и надолго, одной этой фразы было достаточно, чтобы привести их мысли к общему знаменателю. Наконец Скирдов поднялся, неожиданно спросил:

— Юрий, у тебя есть удочки?

— На какой предмет? — поинтересовался Носов.

— Ловить рыбу, на что же больше?

— На удочки попадается не только рыба, — с вернувшимся юмором ответил Юрий. — А на рыбу я предпочитаю спиннинг, у меня их штук пять с катушками разных конструкций.

— Махнем на рыбалку?

Носов взъерошил рыжие волосы — это, пожалуй, единственный признак, по которому можно было определить, что он не сразу раскусил загадочное для него предложение, но переспрашивать не стал, нахлобучил шляпу, молча направился к двери.