Борис Рощин - Открытая дверь

Дверь директорского кабинета неожиданно распахнулась, и на пороге появился директор. Дурмашина поспешно поднялся со стула. Вскочил и Локатор.

— Вы ко мне? — спросил директор.

— К вам, Илья Терентьевич, — Васька сорвал с головы кепку.

— По какому вопросу?

— По лично-общественному.

— Заходите.

Локатор в директорском кабинете так разволновался, что не мог вымолвить ни слова. Серое лицо его ходило румяными пятнами, переливалось желваками скул, веки подергивались. Он прятал трясущиеся руки за спину и молчал. Дурмашина понял, что весь разговор придется брать на себя.

— Илья Терентьевич, мы вас во как уважаем, — начал Васька на высокой надрывной ноте и не без подхалимажа в голосе, — Нешто мы не понимаем, Илья Терентьевич! Человеков из нас делаете, а мы, думаете, не хотим? Лично я пить уже бросил железно. И Лешка тоже скоро намечает, — неожиданно для самого себя и неизвестно зачем сфантазировал Дурмашина про Локатора. — Верно, Леха?

— Угу-ку-у, — промычал невразумительно Локатор.

Директор слушал Ваську внимательно, не перебивая. Небольшие круглые глазки его из-под седых кустистых бровей смотрели на Дурмашину с пониманием и чуть-чуть с грустинкой. Эта доброжелательная грустинка, которую поймал Васька в глазах директора, придала ему уверенности. Он решил прервать свое красноречие и перейти к голо-конкретной просьбе.

— Разрешите, Илья Терентьевич, на погрузчике поработать, который к нам на базу пришел. Не пожалеете, Илья Терентьевич! Как часы будет у меня работать, игрушку из него сделаю. Я в машине соображаю, скажи, Леха.

— Ага… — промычал Локатор.

— А ты, Леша, по какому вопросу? — спросил директор, и Дурмашина не без ревности уловил в голосе директора теплые участливые нотки, каких никогда не слышал для себя.

— Я вот… тоже… с Васькой.

— Он со мной, — подхватил Дурмашина. — Его убо… бригада наша послала, за меня чтобы, значит, попросить. Вроде как поручаются за меня. Чтобы не подвел коллектив.

— А не подведете? — спросил директор.

— Да чтоб мне!.. — Дурмашина в порыве чувств и по привычке рванул воротник рубахи.

И тут произошел конфуз.

«Маленькая», о которой Васька на мгновение забыл и выпустил из-под мышки, выскользнула из распахнутой рубахи и с глухим звуком ударилась об пол. Не разбилась и покатилась к ногам директора. Илья Терентьевич нагнулся, поднял бутылку, молча поставил ее на стол перед собой. Дурмашина готов был провалиться сквозь землю от стыда и горя.

— Откуда она взялася, а, Леха? — подавленно бормотал он. — Вроде не было ее, а? Илья Терентьевич…

— Вам лучше знать, откуда, — с жесткой укоризной в голосе произнес директор, и по тону его Дурмашина понял, что это конец. Автопогрузчика он не получит. Но Васька Дурмашина оказался из тех людей, которые борются за свою мечту до конца, изыскивая порой в себе такие скрытые силы, о которых и сами не подозревают.

— Вы че, Илья Терентьевич, никак думаете, я ее выпить хотел?! — воскликнул Дурмашина с неподдельным изумлением. — Дык я б ее давно выпил, ежели хотел! Я про нее и думать забыл совсем. Она мне теперича сто лет не нужна.

Директор продолжал молча и укоризненно смотреть на Дурмашину, как бы не слыша его. И тогда Васька в порыве отчаяния совершил такое, что вошло в историю Заготконторы новой легендой. Дурмашина подошел к директорскому столу, с гримасой отвращения на лице взял в руки «маленькую», зубами сорвал алюминиевую пробку с горлышка бутылки и выплюнул пробку в раскрытое окно. Затем медленно, словно во сне, Васька выдвинул в окно лапищу с зажатой в ней «маленькой», помедлил мгновение и… перевернул бутылку вверх дном. Невольный стон Локатора слился с захлебывающимся бульканьем «маленькой». Лешка дернулся, словно его ударили, и остановившимся-взглядом следил за кощунством Дурмашины. Васька казался невозмутимым, но и его лицо бледнело, словно выливал он за окно не водку, а собственную свою кровь. Окончив небывалое в «волчьей» жизни деяние, Дурмашина с кривой улыбкой повернулся к директору, поставил опорожненную бутылку на его стол, прохрипел:

— Вот, Илья Терентьевич, видали?.. Теперича так завсегда буду глушить альтернативу. Слово даю железно, — и Васька с такой прямотой и фанатичной преданностью посмотрел в глаза директора, что не поверить в его слова было невозможно.

По строгому лицу Ильи Терентьевича тенью скользнула улыбка и тотчас исчезла под седыми бровями.

— Идите работайте, Кузьмин, — проговорил он тоном благожелательным. — Вашу просьбу мы обсудим позднее с заведующим базой. А тебя, Алексей, прошу остаться.

Дурмашина вышел из кабинета директора в приподнято-радостном настроении, но вконец обессиленный. С шумным выдохом «ух-х!» плюхнулся на стул напротив Риммы, улыбнулся ей губасто, запанибратски подмигнул.

— Пошел вон, дурак! — сказала Римма.

— Сама дура! — беззлобно откликнулся Васька. — У самой ноги кривые, рот корытом и мать воровка.

Дурмашине очень хотелось послушать, о чем ведет разговор директор с Локатором, но голоса за дверью звучали неразборчиво. Васька решил отправиться на базу, не дожидаясь товарища, тем более что рассчитываться с Лешкой было уже нечем. И Антоныча надо предупредить, что разговор с директором у него состоялся и что теперь все зависит от него, от заведующего базой.

Дурмашина натянул кепку на голову, галантно попрощался с Риммой:

— Целую в щечку, мамзель!

— Тьфу! — Римму передернуло.

— Не плюй в стакан, пригодится напиться, — одернул Васька Римму и сурово добавил туманно-философскую фразу: — Кто может знать, Риммуля… Жить-то надо, а жить не с кем.

База Заготконторы уже несколько дней грузила картошку в вагоны навалом, когда областное управление сельхоззаготовок официально отменило прежнее свое решение грузить картошку только ящиками и контейнерами и разрешило навал. Каждодневная вереница машин, ждущих очереди у ворот базы, сразу поубавилась. Машины, прибывающие с затаренной в ящиках картошкой, Антоныч отправлял прямо к железнодорожному полотну, куда ставили вагоны с прохудившимся полом. Вагоны с крепким полом, способным выдержать тяжесть электрокара с полутонным контейнером, подавались по команде бригадира к новой эстакаде, а самые добротные вагоны, без единой щели в полу и стенах, — под бункеры, для навала. С машинистом маневрового паровоза Серегой Кривовязовым Антоныч разговаривал тоном приказа и никак иначе. Антоныч не знал, каким образом Илье Терентьевичу, которому он пожаловался на Кривовязова, удалось так быстро приструнить строптиво-вороватого Серегу, только команды заведующего базой выполнял теперь машинист споро и точно, хотя и зеленел лицом от злости при виде Антоныча.