Борис Рощин - Открытая дверь

Васька проворно щелкнул замком, принял из рук Анастасии Осиповны наполненный до краев стакан, пробормотал удивленно: «Альтернатива…»

Анастасия Осиповна и себе налила неполный стаканчик, зажмурилась, выпила. Разинула рот, не в силах перевести дух, и беспомощно припала к Васькиному плечу. Дурмашина по-братски хлопнул ее по спине ладонью.

— Ух! — выдохнула Анастасия Осиповна и посмотрела на Ваську заблестевшими глазами.

— Наливай еще! — по-хозяйски распорядился Васька, догадываясь, что заведующая имеет к нему определенный интерес и не зря елозит рядом на мешке с комбикормами.

После второго — неполного — стакана Дурмашина закурил, проговорил доверительно:

— Когда чего надо поднести, кинуть, на меня полагайся, Анастасия.

Анастасия Осиповна, разрумянившись, смотрела на Ваську мечтательно, спросила:

— Как живешь-то, Васенька?

— Местами ничего! — Дурмашина философски пустил в потолок струю дыма.

— Жениться не собираешься?

Васька поперхнулся. Оторопело глянул на собеседницу, поинтересовался:

— А на хрена?

— Ну как же, — заволновалась Анастасия Осиповна, — семья… Она у всех должна быть. Вместе всегда, рядом… И на работу, и в кино, и с гостями…

Дурмашина слушал и не мог взять в толк невразумительное бормотание заведующей.

— В субботу с женушкой в свою баньку, да с веничком! — Анастасия Осиповна игриво подтолкнула Ваську локтем. — У меня на огороде банька срублена. А после баньки перед постелькой по рюмочке…

— По стаканчику, — поправил Васька.

— По стаканчику, — согласилась Анастасия Осиповна. — Как ты к этому относишься?

— К чему? — не понял Васька.

— Ну к нам, к женщинам, — Анастасия Осиповна слегка смутилась.

— К вам? — Дурмашина, раздумывая, зачмокал сигаретой. — К бабам я — как к костяному складу. Трезвый и близко не подойду.

Анастасия Осиповна засмеялась не без досады. Ваське же вся эта словесная карусель начинала надоедать.

— Добьем остатки, — предложил он, — и буду комбикорма затаривать.

Васька слил себе в рот остатки «вина», и Анастасия Осиповна решила: пора действовать прямиком. Она придвинулась к Дурмашине вплотную, будто ненароком оперлась рукой о Васькино колено, прошептала:

— Ну, а меня в жены взял бы, Вася?

— Не… — промычал Дурмашина, — что я себе — враг?

— Хозяином будешь в доме, — Анастасия Осиповна теснее прижалась к Васькиному плечу, — птичье молоко пить будешь…

— Ну вот еще… молоко… — Васька презрительно сплюнул.

— Машину купим…

— Машину? — в голосе Васьки послышался интерес — Какую машину?

— Новую, Васенька, легковую! — Анастасия Осиповна поняла, что нащупала слабую струнку в характере своего суженого. — У меня и гараж уже готов, Васенька. Ведь ты шофером был, с машиной обращаться умеешь.

— Умею! — подтвердил Дурмашина.

— Представляешь, — Анастасия Осиповна положила руки на плечи Васьки, — ты за рулем, в пальто с каракулевым воротником въезжаешь на базу. А рядом с тобой я, в песцовой шубке.

— Гы-ы-ы! — гоготнул Дурмашина и попытался высвободиться из могучих рук заведующей складом. — Комбикорма надо затаривать…

— Затаривай, Васенька, затаривай! — шепнула Анастасия Осиповна и закрыла щетинистый Васькин рот сухими проголодавшимися губами.

Дурмашина грузил на прицеп Володиного трактора пустые бочки заготовителей, когда его окликнул Лука Петрович:

— Эй, Дурмашина! Чтобы в понедельник с утра быть сухим и при параде! Щетину-то сбрей, орел-голубь!

— К пионерам поедем, Лука Петрович, насчет трав? — поинтересовался Васька.

— Дура! Какие зимой травы. На горисполкомовскую комиссию Ивана Александровича и меня вызывают. И тебя тоже.

— Меня-то зачем? — не столько испуганно, сколько заинтересованно спросил Васька.

— Зачем, зачем! — фыркнул Лука Петрович раздраженно. — Кто в Заготконторе пьет?

— Все пьют.

— А больше всех?

Васька польщенно потупился и губасто заулыбался.

— В прошлом годе в вытрезвителе сколь раз побывал?

— А я считал? У вас вон — бухгалтерия имеется.

— Ты вот что, орел-голубь, — посерьезнел заведующий, — кончай феню кривить, дело оглядки требует. Конечно, на комиссию лучше бы Цимуса вывести, тот знает, что сказать, но нынче в штате ты, Васька, тебе и ответ держать.

— Да что за комиссия такая, Лука Петрович? Объясни толком.

— Комиссия по борьбе с пьянством и алкоголизмом называется, — пояснил заведующий. — Чтобы таких вот, как ты дураков, к трезвой жизни приучать.

— Как это «приучать»? — насторожился Дурмашина. — На лечение, что ли?

— Нет, не на лечение, — успокоил Лука Петрович, понимая, что Дурмашину, панически боявшегося одного слова «лечение», не удастся и трактором затащить на комиссию, если он учует в ней лечебно-медицинский дух.

— Тогда как же приучать? — продолжал допытываться у заведующего Дурмашина.

— Как, как… Воспитанием. Ведется с тобой на базе воспитательная работа али не ведется?

— Само собой, ведется… — оскалился Васька.

— В чем конкретно ведется работа? — продолжал допрос-инструктаж заведующий.

— Гы… — гоготнул Дурмашина, начиная входить во вкус разговора. — Известно какая — вытрезвитель.

— Вытрезвитель — работа государственная. А вот кто с тобой в заготконторе антипьянь проводит и как, это ты знать должон, об этом на комиссии спросить могут. Известно тебе, орел-голубь, что в конторе нашей тоже комиссия по борьбе с пьянством имеется, и кто ее председатель, знаешь?

— Не… А кто? — заинтересованно спросил Дурмашина.

— Я!

Нижняя губа Дурмашины удивленно-восторженно отвисла, а Лука Петрович, довольный произведенным эффектом, рассыпался легким мелким хохотком и добродушно потрепал Ваську по плечу.

— Ты вот что, Василий: главное, лишку не болтай на комиссии. Пью, дескать, виноват. Постараюсь, мол, приложу усилие над собой, исправлюсь. Что у меня прописан — молчок!

— Ясненько.

— Не возражай, главное, никому и не хохми. А мы за тебя с Иваном Александровичем постоим как надо. В обиду не дадим, покоен будь.

Васька, почти инстинктивно улавливающий нужный ему в настроении Луки Петровича момент, преданно и даже любовно глянул в глазки заведующего, просипел просительно:

— «Чертика» бы бутылочку? А, Лука Петрович? Уж я бы для вас все, что надо! А, Лука Петрович?

— Не подведешь на комиссии?

— Да я, Лука Петрович!.. — Васька рванул на груди рубаху и грубо, но с неподдельно искренним чувством выматерился.

— Ладно, — согласился заведующий, — зайдешь ко мне в кабинет, — и строго добавил: — Только вечером, после работы.

Вечером, перед уходом домой, Лука Петрович вручил в своем кабинете и без свидетелей Дурмашине черную бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Напомнил строго официально: