Борис Рощин - Открытая дверь

— Закурить дайте.

Цимус протянул вожаку мятую пачку сигарет, поинтересовался:

— Ну как?

Дурмашина не ответил. В три затяжки спалил сигарету и, привалившись к стене, закрыл глаза.

Цимус ткнул острым носиком в оттопыренное ухо Локатора, прошептал:

— Дурмашина в расстройстве. Рядом с ним держаться надо. Сегодня он из-под земли достанет. Верно говорю, чтоб мне сыру не едать.

За дверью кабинета Луки Петровича звякнул стакан. «Волки» вздрогнули, Дурмашина открыл глаза.

— Коньячат, — прошептал Цимус.

Тусклые усталые глаза Васьки вдруг ожили, заметались. Он поднялся со скамьи и, словно лунатик, не замечая вокруг себя ничего, двинулся к двери, за которой вновь раздался перезвон стаканно-бутылочного стекла. Не постучавшись, Дурмашина толкнул дверь кулаком и вошел в кабинет заведующего.

— Тебя кто звал, орел-голубь? — спросил Лука Петрович, нахмурившись. — Чего без стука прешь?

— Налей, Лука Петрович, — прохрипел Васька, — худо мне.

— Худо ему, — усмехнулся заведующий и отодвинул наполовину опорожненную бутылку с водкой подальше от Васьки, на середину стола. — На комиссии чего ломался-кочерыжился, чего выкобениваться начал?

— Налей, Лука Петрович, ведь отработаю, — Васька смотрел только на бутылку и не слышал, что говорил ему заведующий, не замечал вокруг ничего, даже директора Заготконторы, утонувшего в ветхом расхлябанном диване.

— Пошел вон! — заведующий угрожающе повысил голос.

— Налей, Лука Петрович, ну чё тебе… — Васька вдруг шмыгнул носом и растер ладонью слезу на выбритой щеке. — Налей! Ну хошь, я перед тобой на колени встану? Налей, Лука Петрович, налей! — и Васька заплакал, сморкаясь, кашляя, протирая глаза кулачищами.

— Налей ему, — проговорил Иван Александрович и сам хотел налить в стакан водки.

Лука Петрович с твердостью отстранил руку директора от водочной бутылки, нагнулся, достал из-под стола черную бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Нацедил из нее в стакан «черта», протянул стакан Дурмашине. Проговорил, смягчаясь:

— Пей, орел-голубь!

Васька выпил медленно, постукивая о стекло зубами. Поставил стакан на стол, размазал рукавом клетчатого пиджака слезную слякоть на опавших щеках и, не поблагодарив ни директора, ни заведующего, вышел из кабинета Луки Петровича на «общую» половину, вновь уселся на свое место возле плиты.

«Волки» прекрасно слышали все, что происходило в кабинете Голубы, на заплаканную морду своего вожака посматривали без осуждения и с пониманием. Все молчали.

Васька Дурмашина женился! Новость эта громом прокатилась по Заготконторе. Женился на богатейшей женщине райпотребсоюза Анастасии Хрустальной!

Целую неделю «волки» жили без вожака. Васька появился на базе в субботу в полдень. В этот день на базе было затишье, вагонов не подавали. Заготконторские «волки» тихо сидели в конторке на общей половине, понуро слушая бесконечные жалостливые речи Кошатницы и бодрые песни репродуктора. Лука Петрович в своем кабинете весело играл костяшками счетов.

Неожиданно дверь конторки, отброшенная ударом ноги, с грохотом распахнулась, и на пороге предстал плотный представительный мужчина в черной меховой папахе и в пальто с каракулевым воротником. Пальто было ему явно не по плечу — бронзовые кисти ручищ далеко выглядывали из рукавов, и воротник каракулевый местами полысел, но в тот момент ни «волки», ни Кошатница этих деталей не заметили. Представительный мужчина как-то бесцеремонно, по-свойски уселся на скамью перед плитой, затянулся длинной дорогой сигаретой с золоченым ободком. Незнакомец был до глянца выбрит и полыхал одеколоном.

— Гражданин, вам кого? — робко проверещала Кошатница.

Вместо ответа представительный гражданин хлестко харкнул в плиту.

— Дурмашина! — ахнул Цимус. — Дурмашина!

Через полчаса в конторке стало тесно от людей. На Ваську смотрели, дивились, расспрашивали. Дурмашина расстегнул пальто с каракулевым воротником, обнажая клетчатый пиджак, вытянул и скрестил ноги в модных остроносых полуботинках. На вопросы любопытствующих отвечал охотно.

— Как живем? — лениво переспрашивал он, затягиваясь невиданной сигаретой. — Хорошо живем, богато. Живем, можно сказать, в сплошной альтернативе. В кино ходим, телевизор смотрим, гостей принимаем. Пьем енту… как ее… французскую, что ль, али английскую… Ну, вроде политуры несоленой… Ага, бренди! Вот вчерася наползло гостей полный дом. Стол у нас больше, чем у Ивана Александровича, и от жратвы ломится. А рюмки… рюмки — во! — Васька показал подстриженный ноготь на своем мизинце. — Такими рюмками да при такой закуси — до бесконечности пей — и ни в одном глазу. Ну я рюмочку бренди глону — и во двор, в сортир будто. Во дворе у меня, в снегу, две «Экстры» припрятаны. Запью бренди «Экстрой», и сразу захорошеет. Таська спрашивает: «Чего ты во двор то шастаешь? Понос, что ли, прохватил?» — «Ага, говорю, понос. С бренди, наверное, проклятой».

Понемногу конторка вновь опустела. «Волки» выкурили заморские Васькины сигареты и перестали удивляться на каракулевый его воротник и остроносые ботинки. Лишь с физиономии сторожа Петруничевой никак не могло сойти изумление.

— Ты вот что, орел-голубь, — строго проговорил заведующий, — почудил и буде. Заканчивай свои медовые денечки и за работу.

— Не, Лука Петрович, — Васька вдруг повысил голос, — я в своей жизни решил сделать поворот… Уйду от вас.

— Это куда же ты собрался, орел-голубь? — усмехнулся заведующий.

— На шофера пойду заново учиться. На курсы в автохозяйство.

— На шофера? — переспросил Голуба и фыркнул. — Ты — на шофера? С твоим-то горлом?

— А я бросил. Завязал.

«Волки» подняли головы, удивленно уставились на своего вожака. Подобные слова они слышали от него впервые.

— А что, Лука Петрович, — возбужденно продолжал Васька, — думаешь, я так, тьфу! Думаешь, альтернативы у меня на это дело не хватит? Да я в любой момент могу бросить. Вот у меня сейчас, в сарае, заначка есть, бренди — хоть залейся. А пьян я? Пьян? Тетка Оля, ну ты скажи, хоть в одном глазу есть у меня?

— Что ты, Васек, что ты! Да ты сегодня — заглядение одно.

— Во! Как стеклышко! А почему? Да потому, что решил — и баста!

Заведующий слушал Дурмашину со снисходительной усмешкой. Неожиданно он повернулся к сторожихе, приказал:

— А ну прикрой двери на ключ! — и скрылся за дверью кабинета.

Через минуту Голуба вновь появился, держа в руках огурец и черную бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Поставил бутылку на стол, скомандовал:

— Сдвигайся, православные! — и стал нарезать на газетном листе крепкий ароматный огурец.

Когда в майонезные банки забулькала светло-вишневая жидкость, Васька отвернулся и прикрыл глаза. На висках его вдруг отчетливо прорезались мелкие голубоватые жилки. Они росли, пухли, наливались синью. Казалось, Васька силится поднять на своих плечах стодвадцатикилограммовую кипу прессованной коры.