Давид Бергельсон - На Днепре

У Пенека за последние годы вошло в привычку: как только в «дом» приезжали богатые, почтенные гости, он, не дожидаясь приказа, немедленно удалялся на кухню и оставался там, пока гости не уезжали.

И теперь, приближаясь к заводу, Пенек привычно искал глазами какой-нибудь укромный уголок, вроде кухни: вдруг появится Герльманша или Герльман и ему некуда будет спрятаться!

Пенек оглянулся на босого Боруха, шагавшего медленно, словно нищенка:

— Пошли скорее!

Оба незаметно шмыгнули в открытые ворота завода.

Раскаленный, медлительный летний день разменял на мгновения свои последние догорающие часы и, как безрассудный, разгорячившийся игрок, отсчитывал их один за другим.

Брызги горячего солнца сверкают и горят на стеклах заводских зданий. Каждое стекло — полыхающее пламя знойного дня, то вспыхнет, то погаснет. Минутами кажется: просторы позади этих стекол наполнены багрово-красным, пылающим металлом.

У Пенека за последнее время вошло в привычку замечать во всем том новом, что он видит, какую-нибудь характерную подробность. Лучше всего запоминать освещение: было ли это в ярком свете дня, или в час багровеющего заката, или же, наконец, в ночной тьме. Вспомнишь пылающие окна винокуренного завода, и сразу в памяти встанет пыльная тропинка на просторном заводском дворе. По этой тропинке устало плетутся Пенек и Борух. Им не у кого спросить:

— Где здесь живет старший винокур?

Они видят, что на заводском дворе идет кое-какой ремонт, хотя никто не знает, будет ли завод пущен осенью.

Позади самого большого — центрального — корпуса испытывают пароотводную трубу, не закупорилась ли она. Труба судорожно пыхтит, спуская пар к пруду.

В слесарной мастерской, недалеко от пруда, брызжут искры, стучат молотки о железо, визжат стальные напильники.

Словно из-под земли вылезают измазанные рабочие — это они чистили изразцовую яму из-под маляса. Напротив контора с черепичной крышей и пылающими на солнце окнами. Немного поодаль чинят железную крышу высокого корпуса; на крыше маленькие фигурки ползают на четвереньках, стуча деревянными молотками.

Двое молодых парней, с полотенцами на шее, возвращаются на велосипедах с купания. Они проезжают мимо Пенека и Боруха, не обращая на них ни малейшего внимания.

— Вот, — удовлетворенно ухмыляется Борух, — они тебя вовсе не знают. Хоть ты и из богатых.

Пенек надувает щеки. Вот Борух с ним как будто и приятель, а все же не упустит случая уколоть его. У Боруха что-то общее с сапожником Рахмиелом, который дергает за ухо и кричит: «А жаркое, поди, лопаешь?» — словно они оба против него, Пенека, сговорились.

И об этом вспомнит Пенек, когда представит себе винокуренный завод с его пламенеющими окнами.

Долго размышлять некогда. Оба, и Пенек и Борух, плутают между заводскими постройками, все еще не зная, где проживает старший винокур. Заблудились они, да и только. Заблудились и их мысли.

Наконец, войдя наугад в один из домов, они очутились в длинном застекленном коридоре.

Все произошло очень быстро.

Дом кажется пустынным, похожим на дачу, покинутую жильцами.

В коридор выходит много дверей и окон. Приставив ладони ко лбу, Борух и Пенек заглядывают в одно из окон и видят: спиной к свету, за большой толстой книгой сидит девочка Эйсмана и часто встряхивает головой, отбрасывая мешающие ей пряди волос.

От этих движений девочки Пенек чувствует знакомое странное томление и почему-то волнуется. Это волнение вспыхнуло в нем еще в тот предрассветный час, когда он впервые увидел девочку у дверей синагоги. Лишь теперь он чувствует, как сильно было в нем все эти дни желание увидеть ротик девочки — широкий, с тонкими губами.

Девочка ни разу не обернулась. И то хорошо!

Неясное чувство подсказывает Пенеку: сейчас показываться перед этой девочкой ему не следует. Это он сделает лишь в будущем, не раньше, чем совершит что-нибудь значительное.

Пенек и Борух быстро, но очень тихо покидают стеклянный коридор.

Пенек чувствует, что он словно избавился от какой-то большой, грозившей ему беды.

Он оглядывается:

— Где же наконец живет винокур? Неужели вот в этом домике?

Домик неважный! Пожалуй, винокур именно здесь и живет.

Ну конечно… Это здесь.

В домике пахнет тмином и красным перцем. Эти запахи Иосл, бывало, приносил с собой в хедер.

В коридорчике сестра Иосла быстро-быстро строчит на швейной машинке. Удивительно, кто ж это так ее торопит?

Зовут ее не «Лея», а русским именем «Лиза»; она — белошвейка.

В первой комнате потолок ниже, чем в коридоре. У стола мать Иосла перебирает фасоль к ужину. На другом конце стола, наполовину покрытом скатертью, обедает какой-то мужчина. Это — отец Иосла, старший винокур. На Пенека и Боруха, вошедших в комнату, он оглядывается одним лишь глазом — другой у него закрыт: вытек.

Он быстро спрашивает у мальчиков:

— Кого вам, Иосла?

Он задерживает в воздухе ложку с борщом на высоте рта. Борщ стекает на его густую черную бороду. Винокур хитро подмигивает:

— Эге! Иосла я из хедера забрал, отдал его в слесарню, добрым слесарем будет…

— Вот как?

Пенек смотрит, как винокур опрокидывает быстрым движением ложку в рот.

Пенеку еле верится:

— Как?.. Иосл — слесарь?

Иосл, о котором учитель не раз говорил в хедере: «Не верится, отец — простой винокур, а у сына такая голова! Редко подобные встречал!»

Мальчики направляются в слесарную мастерскую.

Борух торжествует:

— И меня тоже… — хвастает он, — накажи бог, если вру, — отец обещал, что отдаст меня на выучку жестянщику.

Еще никогда Пенек так страстно не жаждал увидеть Иосла.

Да разве это пустое дело?

Иосл слесарь! Мой Иосл!

Вот и он.

— Иосл!

Страннно: Иосл не обнаружил особой радости, когда Пенек и Борух вбежали в слесарню. Измазанный, в длинной засаленной рабочей блузе, Иосл работал напильником и дрелью над большим болтом. Его глаза внимательно следили за каждым движением пальцев. В каждом из этих движений — свойственное Иослу спокойствие. Таким же спокойным, уверенным в себе бывал он и в хедере: за один день умудрялся изучить то, на что другому требовался месяц. Он еще когда-нибудь прогремит, этот ловкий Иосл.

— Иосл!

Иосл еще раз оглянулся на Пенека: холодный взгляд — и только.

Грохот молотков оглушил Пенека и заставил его беспокойно оглядеться. От лязга слесарных инструментов, от визга и скрежета напильников гудело в ушах. Блеснули глаза одного из подмастерьев. У другого сверкнули зубы. Над мальчиком кто-то пошутил, рабочие расхохотались. У Иосла насмешливо дрогнули измазанные щеки. Борух, ничуть не обижаясь, кинулся к нему.

— И меня тоже — накажи бог, если вру! — отец обещал отдать на выучку к жестянщику…