Давид Бергельсон - На Днепре

Старший мастер, высокий, костлявый, погладил светлые усы и сквозь синие очки скосил глаза на Пенека.

Пенеку показалось, все в слесарне, даже потолок, даже инструменты, развешанные по стенам, спрашивают: что тебе здесь нужно?

Пенек вышел из мастерской. Иосл остался в слесарной. Остался далекий, чужой. Словно никогда он с Пенеком в одном хедере не учился, не сидел с ним на одной скамье, не сжимал под столом его руку.

Заходило солнце. Рабочие покидали слесарную мастерскую. Среди них и Иосл. Его ноздри почернели от угольной пыли, на лице недетская усталость. В его темных глазах какое-то умное спокойствие. Плечо к плечу с Иослом радостно, возбужденно шагал Борух, семеня босыми ногами, подергивая беспрерывно плечом, шмыгая вздернутым носиком:

— Твой ножичек? Сам его сделал? Как же ты его сделал? Покажи-ка, покажи!..

Мальчики втроем шагали по дороге к дому винокура.

Пенек понял: Иосл с ним не хочет больше дружить.

Ладно! А все же Пенеку хотелось спросить: «Почему?»

Но Борух не отходит от Иосла, пристает к нему:

— Покажи, ну, покажи ножичек. Я только взгляну. Вот и все.

Иосл гордо нахмурился, подумал немного и показал ножик: черный, стальной, с двумя острыми лезвиями и выдвижным штопором.

Схватив ножик, Борух стал с видом знатока тщательно осматривать его. При этом у него ходуном ходили плечи, вздернутый нос, верхняя губа. Тут Иосл облизнул губы и взглянул на Пенека.

— А я в хедер больше не хожу, — сказал он.

— Почему? — спросил Пенек.

Иосл ничего не ответил.

Пенек понял: грохот молотков, слесарная, этот ножик, который Иосл сам сделал, — все это отняло у него Иосла, положило конец их дружбе. И еще почувствовал Пенек: ему надеяться не на что… Он — оттуда, из большого «белого дома».

Пенек видел, как Борух шепчет Иослу на ухо, уговаривает его:

— Послушай, Иосл… Уступи, Иосл…

Борух, возможно, лишь уговаривает Иосла выменять ножик на хлыстик, полученный им в подарок от Янкла, но насторожившемуся Пенеку кажется: Борух рассказывает Иослу, что богачи жрут человеческие мозги… «Они покупают их в аптеке в запечатанных скляночках…» Стоя вдалеке, он видит, что Иосл не соглашается на уговоры Боруха, и все же Пенек опасается: вот-вот Иосл согласится. Вдруг Иосл подошел к Пенеку, постоял минуту рядом, вынул ножичек из кармана брюк и, взглянув на него, протянул Пенеку.

— На, — сказал он, — возьми себе…

Пенек молча смотрел на смуглые бархатные щеки Иосла, на его красиво изогнутый нос, на ноздри, забитые угольной пылью.

— Возьми себе, — прошептал Иосл.

— Ну, а ты?

— Я себе новый сделаю.

Пенек взял ножик. В ту же минуту Иосл повернулся, набросил на плечи серый пиджачок движением рабочего, возвращающегося из мастерской, и зашагал к себе домой.

Лишь теперь Пенек увидел: Борух стоит в стороне, обиженный и надутый. Теперь и Борух его покинет! Вот тебе и на! Неужто Пенеку остаться вовсе без товарища?

— На! — сказал, он Боруху. — Возьми себе ножичек.

Оба двинулись домой. Пенек остановился, повернул голову: Иосл шел, не оборачиваясь. Он шел твердо и уверенно. Он уходил навсегда.

Ранним утром Пенек проходил через двор. Вдруг до него донесся странный многоголосый писк, исходивший из сарая. В удивлении он остановился. Лицо у Пенека было сонное, немытое. Таким же сонным, неприбранным был и двор.

Из-за сарая, как обычно по утрам, несло помойкой, кухонными отбросами, дынными корками. Казалось, этим запахом приправлена сама предрассветная свежесть.

Писк не умолкал. В нем слышалось что-то младенческое, народившееся за эту ночь.

Все это Пенек учуял быстро, хоть и смутно, точно в полусне. Он открыл двери сарая.

Оказалось, дворовая собака — белая, смирная — ощенилась ночью.

— Ага! Вот почему ее вчера не было видно во дворе!

Собака смотрела виновато, словно стыдилась того, что с ней произошло.

При появлении Пенека она сердито подняла голову, залаяла, но тотчас смиренно опустила морду на передние лапы и с тем же виноватым видом закрыла глаза. Она плотнее прижалась брюхом к своим слепым щенкам.

Всем своим видом собака как бы говорила: «Казните меня… Бейте хоть до смерти — с места не сдвинусь!»

Пенек не понимал:

— Почему она чувствует себя такой виноватой?

Пенеку, напротив, как раз очень нравилось, что она ощенилась.

— Поди сюда! — поманил он.

Собака, всегда послушная зову Пенека, на этот раз лишь вильнула хвостиком, но не тронулась с места.

— Поди, поди сюда! — громче позвал ее Пенек.

Собака еще сильнее прижала морду к передним лапам и устало взглянула на Пенека. Ее полузакрытые глаза словно умоляли: не трогайте меня! Пенек понял ее взор: «Околею с голоду, но не покину моих щенят…»

У Пенека теперь забот по горло. Он беспрерывно носит в сарай пищу собаке, но делает это тайком от Буни, которая ругается на чем свет стоит, — она ненавидит всех собак в мире. Она боится теперь даже зайти в сарай за дровами, собака злобно лает на всех, кроме Пенека.

Днем Пенек вместе с Борухом зашел в сарай пересчитать щенят. Он брал щенков на руки и показывал их Боруху.

— Смотри, крохотные, слепые, толстенькие какие… И понимают, что надо пищать и тыкаться мордочкой в материнское брюхо. Возьми!

Пенеку хочется «угостить» Боруха.

— Возьми щенка в руки! Не бойся. Я глаза собаке закрою, не увидит…

Борух не торопился, стоял на почтительном расстоянии, слегка наклонившись, заложив руки за спину.

— Ну да! — сказал он. И, шмыгнув вздернутым носиком, прибавил: — Точно как у людей…

Пенек ничего не понял.

— Как у людей?

Борух, вторично шмыгнув носом, уверенно подтвердил:

— Ну да. Как у людей. И у людей маленькие так родятся.

— Как?

Пенек задумался, подложил щенка к собаке и взглянул на Боруха. Голубые глаза Боруха были безмятежно спокойны, во всем согласны со вздернутым носиком. Голова Боруха, закинутая вверх, напоминала голову верблюда. Это означало, что он настаивает на своем.

— Сказано тебе: и у людей маленькие так родятся.

Пенек спросил:

— Как же они у людей родятся?

Тут Борух поведал своему товарищу тайну рождения людей, рассказал, как они появляются на свет. Рассказывал он спокойно, со всеми подробностями, для большей достоверности часто дергал плечами, шмыгал носом.

Самым существенным для Пенека было то, что рассказ Боруха казался очень правдоподобным.

Пенек, посмотрев на свою руку, ту самую, в которой только что держал щенка, задумался. Ему вдруг показалось, что он этой рукой прикоснулся к чему-то нечистому.

— Пойдем отсюда!

Во дворе он немедленно забыл о чувстве, которое только что возбудила в нем его собственная рука. Вспомнив все, что Борух рассказал ему в сарае, он остановился.