Давид Бергельсон - На Днепре

Рахмиел — умная луна с бородой — сидел, как всегда, за работой. Рот у него был полон деревянных гвоздей. С засученными рукавами, он вгонял колодку в сапог. Взглянув мельком поверх очков на Буню, он едва слышно ответил на ее вопрос:

— Вы насчет Гершла? Меня не расспрашивайте. Я ему кое-какой родней прихожусь…

Никто не знал, что Буня ходила к Рахмиелу расспрашивать о Гершле. Знал об этом один лишь Пенек.

Буню не раз предупреждали:

— Голова баранья! Гершл не на тебя нацелился, а на скопленные тобой две сотняги. Он тебя за нос водит. Ты у него не первая, он уже с тремя развелся…

Буню это бесило.

— Кто вас спрашивает? Суете нос не в свои дела! Лучше о себе позаботьтесь!

Подобные разговоры привели к тому, что Буня повздорила с Шейндл-долговязой, перестала с ней разговаривать. Дело у них дошло до ругани.

— Дура долговязая! — кричала Буня. — Красавица безносая! И Зусе твой безносый! Поди целуйся с ним!

Со слезами на глазах Шейндл-долговязая жаловалась соседкам:

— Смотреть больно! Ухнут ее денежки! Оберет ее Гершл. Как же мне молчать?

— Ну и Гершл! — говорили соседки. — Он со всеми знахарками водится. Они Буню и околдовали.

— Какое там колдовство! — сердилась Шейндл-долговязая. — Опутал он ее, вот и все.

Шейндл-долговязая однажды привела на кухню Зусе-Довида. Он, мол, откроет Буне глаза, образумит ее.

Зусе-Довид — маленькое округлое личико с провалившимся носом — вошел в кухню танцующей походкой. В его блестящих живых глазках заранее заготовлена улыбка. На бойком языке обычное присловье:

— Так оно и есть!

Без этого присловья он, казалось, не мог бы и звука произнести.

— Так оно и есть… Как говорит сапожник Рахмиел: «Себя обманешь — долго не протянешь». Так оно и есть. От себя в стишках же прибавлю: любовь разная бывает — сегодня как огонь пылает, водою не зальешь; завтра пыл спадает — от любви и следа не найдешь… Так, например, было у жены Пентефрия с Иосифом Прекрасным…

Буня взглянула на него, как на рехнувшегося:

— Какой Пентефрий? При чем тут Иосиф?

Последние дни она круглые сутки не снимала с себя праздничного платья. Разодетая, прифрантившаяся, возилась она на кухне у плиты и, казалось, даже ночью спит в праздничном платье. Ее глаза впились в Зусе-Довида — вот-вот пронзят его насквозь. Нос скривился на сторону, лицо побагровело.

— Послушайте! — крикнула она и рванулась к Зусе-Довиду. — Если вы не хотите, чтобы я вас окатила из ушата холодной водой, убирайтесь отсюда подобру-поздорову. Не то изругаю. Покрою так, что и дорогу сюда забудете!

За Зусе-Довида заступилась Шейндл-долговязая:

— Враг он вам, что ли? Человек вам добра желает. По-дружески совет дает.

Буня и слушать не хотела.

— На кой мне черт ваша дружба? На кой она мне черт сдалась? Как говорит сапожник Рахмиел: «Ты мне, господи, только деньжат пошли, а уж водочки я и сам раздобуду».

Тут речь опять зашла о двухстах рублях — Бунином состоянии — и о том, что Гершл эти деньги непременно прикарманит.

Буня стучала кулаком по столу.

— Никто мне не указчик. Деньги мои кровные. Я их тяжелым трудом заработала. Что захочу, то с ними я сделаю.

Кучеру Янклу надоело все это слушать, он встал и вышел во двор.

— Ну ее! — сказал он про Буню. — Ну ее к лешему!

Среди всех этих споров он один стоял в стороне, ни словом не вмешивался, хотя имел основание предполагать, что именно из-за него Буня задумала выходить за Гершла. Этим она хотела доказать, что нашла себе жениха почище Янкла.

Пенек поплелся вслед за Янклом. Янкл стоял во дворе. Губы его как-то странно шевелились. Пенек спросил;

— Ты что-то сказал?

— Бестия!

Пенек:

— Кто?

Янкл:

— Буня!

Пенек:

— Почему?

Янкл досадливо махнул рукой.

— Долго рассказывать…

Пенек стоял посреди двора и смотрел вслед Янклу, направившемуся в конюшню. Он не понимал: «Что с Янклом? Чего он хочет от Буни?»

Среди всех друзей Буни один только Пенек не осуждал ее, неизменно стоял на ее стороне.

— Пусть себе на здоровье выйдет замуж за Гершла. Почему бы и нет? Вот завистники! Мешают Буниному счастью. Словно сговорились все. Ну и люди!

Ясное дело: Буня не зря тайком бродит по высокому бурьяну за оградой, что по ту сторону дома, она там встречается с Гершлом.

Пенек следит за ней во все глаза. Голова его полна догадок: «Вот как?! Должно быть, это и есть настоящая любовь. Должно быть, все влюбленные встречаются втихомолку, как Буня с Гершлом».

Стоит Пенеку их заметить, как он мысленно себе говорит:

— Тише, не мешай!

Пенек сразу же заметил, что Буня не знает точно, когда именно Гершл придет на свидание. Поэтому она, разодетая в пух и прах, наведывается туда раз по десять — пятнадцать на день.

Глядя на Буню, Пенек думает: «До чего она стала рассеянной!»

Она, дура, думает, что за оградой никто за ней не подсматривает. А Пенек уже давно обеспечил себя щелочкой в заборе. Через эту щелочку ему все видно — на одного движения Буниного лица он не упускает. По мнению Пенека, Буня за последние дни поразительно хорошеет, еще немного — и она станет писаной красавицей, во всем мире такой не сыскать! Как хороша Буня, когда стоит одна в высоком бурьяне и поджидает Гершла. Ну, прямо загляденье! Она жмурится от яркого солнца, то вздрогнет, то застынет, — кажется, даже не дышит. Вот она моргнула глазом и опять замерла. Пенек смотрит на Буню, и каждый ее взгляд, каждое движение губ — все это ему необычайно дорого, мило, в этом он чувствует что-то волнующее, родное. Странно: с тех пор как Буня «завоевала любовь» Гершла, она стала Пенеку по-особому дорога. Да и не только ему. Пенеку кажется, весь мир тем только и занят, что выдает Буню замуж. Глядя в щелочку на Буню, Пенек сливается с нею в одно целое, чувствует себя как бы ее частью, разделяет ее волнение и тоску по Гершлу, вместе с ней мысленно призывает его: «Ну, приди же… Приди же скорей!»

Пенек вне себя от нетерпения: смотри-ка, как он долго собирается. Ох уж этот Гершл!

С чем можно сравнить взволнованные чувства Буни, когда она за оградой, стоя в бурьяне, дожидается Гершла? Знойный летний день вот-вот зажжет траву вокруг нее. Жгучие солнечные лучи и трепетное ожидание Буни сливаются для Пенека воедино. Ее волнение живет в груди у Пенека. Минутами он безраздельно сливается с ней, перестает чувствовать грань между собой и Буней.

И вот в одну из таких минут он вдруг слышит шаги. По всему его телу пробегает дрожь.

Вот он… Гершл идет!..

Сердце стучит молотом. У кого? У Буни? У Пенека? Все равно!

Через щелочку в заборе Пенек видит: подходит Гершл.

Его широкие плечи развернуты. Под усами — улыбка, голова молодцевато приподнята. Ноги в полулаковых сапожках пружинят. Еще шаг, и он встанет лицом к лицу с Буней. У Пенека замирает сердце.