Борис Попов - Без четвертой стены

Лидия Николаевна Ермолина нервически захохотала.

— Час от часу не легче. Милейший Олег Борисович, нет, вы уморили. Покинуть город, где все тебе родное, уехать в тмутаракань, в мои-то годы… Вы мне льстите, уж не владеете ли вы секретом, как век продлить?

Уфиркин добавил:

— А что же прикажете мне с моей гипертонией да малым внуком поделывать? Лидуша, уж не взять ли нам с тобой суму с сухарями, внуков на шею да и, действительно, из Керчи в Вологду пешком, по шпалам? Доигрались, нечего сказать. Задурили мозги окончательно — и себя, и других баламутите. Увольте, я пойду.

Уфиркин встал и направился в прихожую.

Лежнев его остановил:

— Паша, уйти успеешь. Доругаемся уж до конца — на сердце легче станет. Сядь.

Подошла жена Валдаева:

— Павел Савельевич, останьтесь, скоро обедать будем.

— Увольте, Элла Ивановна, ну их…

И Павел Савельевич ушел.

Валдаев был совершенно расстроен. Все ожидал, но этой крайности… Хотя, конечно, есть резон. Но так, с маху, без подготовки.

Стругацкий встал в позу тореро и поддразнивал:

— Экстравагантно, нет слов. Олег Борисович склонен к этаким экскурсам. Богатая фантазия и прочее. Но базис… Это и есть цена искупления? Смею вас заверить, любой настоящий мастер в контакте с любителями обескровит себя за сезон. Амортизируется. В этой идее, конечно, есть доля подвижничества, эдакий благородный порыв миссионерства, но реальная почва? Почва должна быть! Вношу контрпредложение. — Он цеплялся, утопая, за соломинку. — Чем в Крутогорск, давайте уж лучше в Тюмень. Там областной театр, пункт более населенный. — Запнулся, раздумывая. — И на главрежа — вакансия.

Томский вставил:

— Там своих актеров пруд пруди, а еще мы туда привалим. Я в Тюмени был. Дыра.

Красновидов сохранял каменное спокойствие. Прищурившись, незаметно оглядывал всех. Он понимал, что взрыва не могло не быть, но он и необходим — первые страсти улягутся. От Стругацкого при всех случаях нельзя было ожидать единомыслия, и Стругацкий не в счет. Этот сизарь из чужой голубятни. А старики поймут! На холодный рассудок все поймут, он был уверен. Жаль, что ушел Уфиркин — честная, прямая душа. Ермолина слишком взволнована, ее надо было подготовить заранее, не учли… Шинкарева, — он посмотрел на нее, как смотрит стрелок на дальнюю мишень, — по всем приметам, она готовит себя к большому прыжку. У нее, пожалуй, самый широкий выбор. Валдаев? Ему, конечно, трудно. Он сибарит. Музей-квартира, как магнит, притягивает. Валдаев привык к роскоши. Ирочке поступать в консерваторию. Жена — клуша, вся в заботах о пончиках, деволяях, карских шашлыках. Там деволяев не будет. А Валдаев очень нужен. Очень. Томский просит слова. Интересно, что этот-то хочет? Как актер давно угас, пять штампов, и те чужие. Когда-то Паратова играл. Он как рассохшаяся скрипка. Но склеить, натянуть новые струны, настроить — что-нибудь еще исполнит. Внешность отменная. Одутловат несколько, это от пива.

— Все как-то запутано. — У Томского голос надтреснутый, но густой и сладкий. — Не понимаю, с какой стати? — Глаза его рассеянно блуждали. — Если уезжать из города, так зачем в такую глушь? Давайте лучше примкнем, значит, этой группой к филармонии — и на длительные гастроли по хорошим городам. И творческий рост, и деньги. Я могу посодействовать, есть каналы.

— Этого еще не хватало, — вспылила Ермолина. — Какие такие еще каналы? В эстрадницу меня превратить! Скетчи, интермедии? Потом куплет предложите, плясать заставите.

— Лидия Николаевна, — Томский заюлил, — я за высокую, значит, эстраду. При чем тут скетчи? Можно создать свое что-нибудь, броское.

— Бросовое, — пренебрежительно вставила Ермолина.

— Ну зачем так. А то, что Красновидов придумал…

— Замолчи! — Ангелина Потаповна стукнула ладонью по столу. — Ты даже имени Красновидова не произноси, эстрадник! Исхалтурился в пух…

— Лина, Лина, — остановил Валдаев, — это уже через… Не надо, несолидно. Вы перешли на личности и забыли про существо дела.

— А существо такое, — Егор Егорович Лежнев выкарабкался из кресла, встал и даже прошелся по комнате. — Я вот подумал, взвесил. Сначала, честно признаюсь, ошарашило меня предложение Олега Борисовича, просто ошарашило. Потом, чувствую, нет, не ошарашило, а испугало. А это уже совсем другое дело. Перед смелым всегда, знаете, испуг берет. Олег Борисович призывает на рискованный, но пер-спек-тивный шаг. Хлебнуть жизни, мозги прочистить нам ох как нужно. Прокисли мы на стационаре-то. Ей-ей, Олег метит в цель. Лида, к тебе вопрос… — Он повернулся к Ермолиной. — Выходит, роли играть, репетировать без устали, с главрежем до одури спорить — ты не старуха, а выехать по железной дороге в мягком купе в город, где тебя на руках будут носить, — старуха? Так? Мы что же, на луну собираемся, что ли? Своя страна, там люди, может, краше наших. Так вот: я — пока еще интуитивно — чувствую, что в идее Красновидова скрыта большая мудрость. Рискованно, черт возьми, аж дрожь берет. — Он все больше оживлялся, глаза молодецки посверкивали. — А нам что сейчас ни предложи, все рискованно. Вот ведь как, — он снова обратился к Ермолиной, — вот ведь как, Лидуша, бывает: в самом сложном затаено самое простое. Я ведь тоже не мальчишка, и у меня еще ГИТИС. И квартира есть, и комфорт. Брошу, ей-богу, брошу. Простите за резкость, но если будем все время держаться за собственные ягодицы, с места не стронемся.

Ермолина передернула плечами.

— Место, место… Что ты мне, Егор, рацеи-то читаешь? Я даже на карте не сыщу это место. Крутогорск — это что, Сибирь?

— Да, — сказал Красновидов, — Сибирь, манящая, как Эльдорадо. Тюменщина.

— Боже! И звучит, как Тмутаракань. И что, вы уверены, Рогов так вот, с распростертыми объятиями, нас примет и облагодетельствует?

— Он будет нам рад, — ответил Красновидов. — А блага придется создавать собственными руками.

— Стара я, — сокрушенно сказала Лидия Николаевна. — Блага создавать надо молодыми руками, а не моими. Вот, — она прижала к груди Ксюшу, — вот кому книги в руки. Скоро все лавры упадут к ее ногам, поверьте моему чутью. Мы, старики, страдаем одним недугом: не можем вовремя остановиться и уступить дорогу молодым. Нам кажется, никто нас не заменит.

Красновидов чувствовал, какая борьба сомнений и решимости происходит сейчас в душе этой сильной, но потрясенной несчастьем женщины. И видно было, что сдерживал ее от решительного шага не домашний уют. И не опасение так вот, сразу, сняться с места и махнуть в далекие края. Профессиональная ответственность, безупречная взыскательность к делу, которое ей не по плечу, останавливали ее. И казалось, ей доводов вовсе не нужно. Она сейчас сама себя проверяла: сможет или не сможет?