Борис Попов - Без четвертой стены

Лежнев подтрунивал:

— Если председатель исполкома не курносый, удачи не ждите.

— Курносый, я с ним знаком, — успокоил его Рогов.

— А-а, значит, быка за рога берем.

С Лежневым, если его не знать, бывает трудновато. Брюзга, поднатчик, все время чем-то недоволен. В задушевном разговоре может все обратить в шутку, опустить с облаков на землю, а известная лежневская прямота выглядит порой и нагловатой. Но все это он на себя, если попристальней вглядеться, напускает, словно стыдится быть откровенно радушным, веселым или, упаси бог, сентиментальным. А ведь и сам не прочь старик (да какой уж старик — пятьдесят с хвостиком) повитать в облаках, воззвать к задушевности, а наглость считает пороком отвратительнейшим. И жизнелюбив Лежнев, жизнелюбив, хотя бы потому, что слишком много повидал на веку. Родился и рос в деревне, отец и мать гнули горб, пахали-сеяли, холили домашнюю живность, воспитывали детей. Егор был восьмым или девятым. Жили небогато, но концы с концами сводили. Мальчуганом Егорка пас деревенское стадо, ловил окуньков под корчами развесистых ветел, играл с ребятишками в чижика, а как подрос, лет с десяти бегал в соседнее село в школу, где в четырех рядах просторной избы обучалась вся первая ступень совместно.

Знать, оказался Егорка бойчей других, коль за короткий срок обскакал всех и в чтении и в чистописании, а таблицу умножения заучил, как «Отче наш», живо прошел все ряды парт, дойдя до последнего — там восседал четвертый класс. Первым быть всегда трудно, но Егор любил быть первым, начало для него всегда было порой вдохновения, какое бы это начало ни было. Никогда не премьерствовал, не задирал носа, но любил поучать. Это любил. Две черты: стараться быть первым и поучать — сохранились у Лежнева и по сей день.

«И подвернулась мне в те поры, — частенько рассказывал профессор Лежнев своим студентам, — книжка, ни дать ни взять, господина Островского. Раскрыл: пьесы!.. И так, друзья, пристрастился к этим пьесам, что хоть бери и ставь, играй кого хочешь: хоть Берендея, хоть Шмыгу, а то и саму Кручинину. И играл, клянусь. «Снегурочку» — наизусть, «Не все коту масленица» — наизусть. Штук шесть — от корки до корки. Островский меня сделал артистом, вот так! С Островского все и началось». Вспоминает Лежнев, как повез однажды Егор-отец своего восьмого или девятого отпрыска в Нижний на ярмарку, а там — театр антрепренера Синельникова. Драмы играл, комедии, а среди них и Островского. Артисты один к одному, сущие сливки. И сводил Егор-старший Егора-младшего в этот театр. Сидел малец на верхотуре, а отец у театра на ступеньках ждал-пождал: самому идти-то совестно было, что мать скажет? Кончилось представление — и кончился для мальца покой. Годы, пока повзрослел, шли мучительно. Ему уже шел восемнадцатый, когда по деревне прошла революция. И улетел Егор Лежнев из родительского гнезда, от пирогов с капустой, от бочажка, где ловил окуньков под корчами, улетел в Питер, только его и видели. В кармане ни гроша, ни шиша. Потом Красная Армия, гражданская. Где только его не мотало! В такие сети попадал, что, казалось, уже и не выкрутишься. Нет, верткий он, Егор Лежнев, расторопный. Башка никогда не подводила, правильную линию умела выбирать. И всегда — на цель. Хорошая башка. И глаз зоркий. С виду незрячий, полусонный, отсутствующий, а посмотрит — и чувствуешь: не глядит, а прицеливается, еще миг — и прострелит насквозь тебя взглядом.

Не прошло и часа, как на крыльцо вышел, докуривая папиросу, секретарь-машинистка, мужчина пенсионного возраста с постным желтушным лицом. Увидел Рогова — он его знал, — махнул рукой, приглашая:

— Товарищи артисты, Валентин Сергеевич счас вас примет, заходите.

— Ну, Олег, — сказал Лежнев, уловив состояние Красновидова, — не забудь слова, роль у тебя сегодня трудная.

— А ваша…

Красновидов по-разному обращался к Егору Егоровичу, тот это знал: на репетиции если чуть что не так, он на «вы», когда все хорошо, гладко, Олег по-приятельски величает профессора Егором, переходит на «ты».

— Ваша роль разве проще? — спросил он, скрывая волнение.

— Ку-уда уж, того и гляди медвежья болезнь разразит. Пошли! Вишь, секретарь докурил свою папироску, значит, пора.

Они чинно и принужденно сидели за столом. Мэр Крутогорска, которого величали Валентином Сергеевичем, задал тон беседе полуофициальный, даже шутливый:

— Приезд артистов всегда радость, тем более таких артистов.

Секретарь горкома партии по пропаганде и заведующий отделом культуры, приглашенные на это собеседование, приветливо и согласно улыбнулись.

Красновидов повернул разговор на тон официальный, сжато изложил суть дела, слов не забыл, но прежде чем выходить с предложениями и задавать вопросы, он хотел услышать, что скажет руководство.

— Самая сложная процедура будет, конечно, с юридическим признанием вновь создаваемого театра, — вслух размышлял предисполкома. — Никого сейчас за «будьте добры» не сагитируешь санкционировать театр в районном центре, а то каждый малый город начал бы собирать профессиональный коллектив. Пока мы знаем исключительные случаи: Ирбит, Березники, Бийск, ну еще два-три. Вот, пожалуй, и все примеры. Горят!

— Необходимо создать новый порядок формирования театральных коллективов, — вставил заведующий отделом культуры, пригожий толстячок в очках с серебряной оправой. — Это раз. И второе: ограниченный бюджет, материальная база не дают возможности театрам малых городов развиваться в полную меру.

— Все это так, Василь Васильич, — прервал его Валентин Сергеевич, — новых порядков мы пока вводить не будем. А вот за исключительный случай можно зацепиться. В данной ситуации мы должны не упустить некоторую, я бы сказал, деликатность факта. Шесть, а впоследствии, вероятно, и больше, первоклассных артистов прописываются в малом Крутогорске. Это, знаете ли, может чашу перевесить в нашу пользу. Уверен: ни один хороший хозяин любого калибра города не упустил бы этой возможности. Мы этим обстоятельством воспользуемся. Думаю, что с таким составом хребет театра будет крепким. Как вы считаете, товарищи?

Лежнев погладил себя ладонью по голой голове.

— К нюансу, который вы, уважаемый Валентин Сергеевич, изволили подметить, — сказал он, и глаза его нацелились в председателя горисполкома, — можно присовокупить еще один… ню-анс. Мы, видите ли, волею судеб прибыли сюда все из одного театра. В дальнейшем наша группа будет увеличиваться за счет этого же театра. — Он перевел прицел на Красновидова, взглядом призывая к поддержке. — Драматический театр расформирован, но марка его, или как там, шапка, титул, из списка номенклатуры государственных театров не снят. Местом его реформации может оказаться Крутогорск, ведь так?