Борис Попов - Без четвертой стены

Марина послушно посмотрела на Уфиркина и согласилась:

— Да, не похож. А что же написать?

— Пиши: за смертью гоняюсь.

— Да вы что? — вскрикнула она. — Зачем такие шутки?

— Ну тогда напиши: под знамя Красновидова. Или уж, на худой конец, — сторожить театр, чтобы дрова не воровали. Дровами, поди, отапливают? А такую коробку… Сцену да зал…

— А ну вас, говорите черт те что… — Она сбегала за новым бланком, заполнила.

Уфиркин прочитал: «по делам службы».

— Пойдет. Умница. Спасибо. А какая служба — никого не касается. Все так.

Пришли крутогорцы. Объятия, знакомство, расспросы. Помогли новоприбывшим разместиться по номерам. И в номерах поднялся невообразимый шум.

Полку прибыло.

— Если мы все будем питаться порознь, нам надолго денег наших не хватит, — внушала Ксюша Рогову, хотя Петр Андреевич и не возражал. — Берусь, вот честное слово, берусь сэкономить.

Рогов с каждым днем все больше проникался тихим восхищением к этой женщине. Она мысли других словно подслушивает.

— Как же вы их сэкономите, Ксюша?

— В общий котел!

Она целое утро носилась с этим общим котлом, ее вдохновляло уже само сочетание этих слов, котел ей виделся живым, как таз из «Мойдодыра», только большим и емким, которого хватит на целую роту, и все, что в нем будет вариться, окажется втридешева. Она даже напевала эти два слова «Об-щий коте-ол, об-щий коте-ол» в ритме неторопливого вальса и представляла, как радостно затанцует вся их дружина, когда увидит этот котел бурлящим, окутанным паром и аппетитным запахом, дрожащим от желания всех накормить до отвала.

— Мы устроим нарпит, Петр Андреевич! Доверьте мне быть поварихой, ну доверьте! Обещаю, будет вкусно и дешево. Мне приходилось так, в войну.

— Нет, Ксюша, — Рогов от умиления развел руками, — вы… вы просто необыкновенный человек! Дитя природы, где же вы этот нарпит надумали устроить?

— В театре.

Захлебываясь от азарта, она быстро-быстро стала рассказывать, как, излазив весь театр, наткнулась на пристройку за глухой дверью в фойе и обнаружила печку с плитой, тут ее и осенила мысль убрать оттуда всякую рухлядь, вымыть пол, и это будет кухня. Теперь, если Рогов разрешит, она упросит завхоза ввернуть в комнатушке лампочку и разыскать шкаф для посуды.

— А вы, Петр Андреевич, не могли бы пожертвовать шесть тарелок? Нет? Только три? Тоже хорошо, остальные докупим. И ложки и вилки. Пусть алюминиевые. А что? В нарпите серебро не принято. Так вы согласны? Петр Андреевич, ну что вы молчите, согласны?

Что с ней поделать? Петр Андреевич взял ее под руку, и они пошли в театр осматривать будущую кухню «нарпита».

Завхоз, он же электрик театра, — Ксенофонт, молодой, светловолосый, розовощекий и очень косолапый парень лет двадцати двух, безоговорочно взялся помогать. Наладил плиту, натаскал воду, отшвабрил в фойе полы. Хозяйка называла его Ксением.

Готовился обед. Этого ни в одном театре еще не бывало.

Ксенофонт чистил картошку и млел, когда хозяйка подходила к нему посмотреть, как он это делает.

— Ты очень толсто срезаешь кожуру, Ксений, это не годится.

— Ишь ты! Ксений! — умилялся завхоз. — Почти что Ксения.

И преданно смотрел ей в глаза и срезал кожуру еще толще.

В этот день обедало человек десять. Ксюша внесла на коротком ухвате лоснящийся от смолистого нагара, пузатый горшок с духовитыми щами.

Лежнев потянул носом:

— Кто сказал, что горшки обжигают не боги? Тот мудрец был прав: их обжигают богини!

Ксюша делила обед на порции, ухаживала за каждым любовно и сноровисто, без тени подчеркнутой услужливости, по-женски предупредительно и с какою-то тихой радостью: хорошо, что вам вкусно, аппетитно, что вы так мирно сидите все вместе, забыв о делах и хлопотах.

— А что у нас на десерт? — спросил Лежнев. — Фисташки, халва, трюфели?

— Компот из сушеных фруктов, Егор Егорович.

— А-а. Ну что же, это моя печень примет. Вы знаете, товарищи, — Лежнев покосился на Шинкареву, — эта гражданка всю дорогу, пока мы летели, читала «Орлеанскую девственницу», не обмолвилась со мной ни единым словом, а могла бы получить от меня массу полезных советов: я ведь всю жизнь в семье — поварихой. На пятнадцать сортов салатов имею неофициальный патент. Но, признаюсь, претензий нет, справилась весьма. Харч простой, но вкус отменный. Бери меня, Ксюша, на постоянное довольство, вверяюсь.

Красновидов добавил:

— Вкус отменный, но важней идея. Кого-то ей надо в помощь.

Лежнев живо откликнулся:

— Я предлагаю создать пищевой триумвират, включить меня и Ангелину Потаповну.

Ангелина Потаповна тут же отказалась:

— У меня и так хлопот по горло.

Красновидов опустил голову.

— Ладно, обойдусь сама, — сказала Ксюша. — Мне помогает Ксенофонт. Егор Егорович назначается спецконсультантом.

— Ну, конечно, раз есть Ксенофонт, куда уж мне.

Лежнев ядовито посмотрел на Шинкареву.

— Он завхоз, — сказала Ксюша, — очень милый мальчик. Добрый, исполнительный.

Лежнев пропел:

— Пропал завхоз в начале мая, — и повернулся к Рогову: — Объявляй, голубчик, вакансию на должность завхоза.

За столом остались Красновидов, Рогов и Лежнев.

Обсудили списки принятых в студию.

— Манюрину беру на воспитание, — сказал Лежнев, ехидно посматривая на Красновидова. — Что думает Рогов?

— Рогов своих мнений не меняет, — ответил тот и сообщил: — После второго тура отсеялось шесть человек. Осталось двенадцать. Отсеявшиеся, конечно, загорюют. Олег Борисович предлагает в задел две пьесы: «Платон Кречет» и «Свои люди — сочтемся». В эпизодах и массовках будут заняты студийцы. «Свои люди — сочтемся» поведет Егор Егорович.

— Как же это? — Лежнев поднял брови. — Без меня меня женили? А вы спросили, готов ли я к этому?

Красновидов улыбнулся:

— Егор Егорович, вы без подготовки можете поставить на сцене хоть телефонную книгу, а Островский ваш конек.

— Не переоценивайте меня, я тугодум. Для меня слияние с пьесой — муки мученические. Тем более Островский.

— Вам полгода хватит? — спросил Красновидов.

— Чтобы слиться?

— Чтобы поставить спектакль.

Лежнев посвистал что-то, сощурив глаз, подумал, прикинул.

— Пожалуй, — сказал он, — но не меньше.

— Значит, поставите за три месяца. У нас повышенные обязательства.

— «Платона» возьму я, — продолжал Рогов, — и поставлю его с моими ребятами. Еще намечается концертная программа. Я бы поручил ее Шинкаревой. Нет возражений?

— Я — за, — сказал Лежнев. — Ты на какой период все это планируешь? — обратился он к Красновидову.

Тот колебался. Точной даты он назначить не мог. Сказал уклончиво:

— К открытию театра.

— Когда наступит этот день?