Борис Попов - Без четвертой стены

И Олег заговорил.

Лина как обычно лежала в постели. Читала «Ричарда Львиное Сердце».

— Ты можешь на несколько минут оторваться от книги? — спросил он, усаживаясь за стол.

Лина обрадовалась. В голосе его она уловила легкие тона миролюбия. И восприняла эти тона, конечно, по-своему: а вдруг? Вдруг одумался, мелькнуло в ее сознании, слишком, наверное, припекли нелады с делами.

— Да, Олег, конечно. — Сложила книгу, сунула под подушку. — Слушаю тебя.

Только держись, приказывала она себе, ни слез, ни сцен, чувствуй себя уверенно.

— Театр нам разрешают.

Красновидов посмотрел на Лину. Впервые за много дней. У нее одрябло лицо и волосы в беспорядке, не расчесаны, плечи утратили округлость, резко сдвинулись вперед, сдавив грудь, в расширившихся вдруг глазах испуг и нескрываемая растерянность. «Все предвидела, но только не это!» — читалось в них.

— Студия укомплектована, — продолжал Олег. — Завтра начинаем репетиции двух пьес, на одну постановку министерство присылает режиссера.

Испуг ее постепенно сменился любопытством. И вопросом: а к чему он мне докладывает? Олег, уловив любопытство, пошел навстречу:

— Мы комплектуем состав артистов на спектакли. Ты будешь подавать заявление о зачислении тебя в труппу театра?

Это было верхом всего. Нет, за десять лет супружеской жизни она, вероятно, не сумела определить, до какой степени тверд ее муж. Ей был знаком характер, с которым никто не мог совладать, даже он сам, знала его фанатичную увлеченность театром. Но сколько раз она побеждала его гордыню, утихомиривала разбушевавшиеся страсти; зная его слабости, могла обратить его в воск, и тогда мягче и нежнее человека нельзя было себе представить. Он утопал в ее ласках, забывая все на свете, в такие мгновения она была над ним всевластна, он шел на любые уступки, слушал ее и слушался. Пять минут назад, рассеянно читая книжку, она держалась за мысль, что все — блеф, его предприятие рассыплется в прах, скоро, скоро он сдастся, упадет ей на грудь, проклиная свое сумасбродство, и все будет как прежде. Она его успокоит — обязательно успокоит. Потом они соберут пожитки и вон, вон отсюда в настоящую человеческую жизнь. Сейчас ничего этого не предвещалось. Практическим умом, чутьем оборотистой женщины живо смекнула, что случилось что-то страшное и непоправимое. Лучше развод, чем это… Дуреха она, дуреха, сдала квартиру. Надо бы подождать. Поистратиться на дорогу, вызнать все и, если что не так, вернуться домой, а там… Дуреха, никто не сдал квартиры, кроме Красновидовых. У Лежнева осталась замужняя дочь с ребенком, у Шинкаревой в квартире прописана мать, Уфиркин оставил с подростком внуком тетку или двоюродную сестру. Все, решительно все планы одним этим его вопросом опрокинуты, все полетело в тартарары. Что же делать? Куда теперь? Подать заявление, значит… постоянная прописка? Какой ужас! Навсегда, навсегда остаться в тайге, в нужде. И снова подыгрывать мужу, молиться его молитвами и восхищаться этим фантазером-неудачником? Никогда!

— Ты будешь подавать заявление? — повторил свой вопрос Красновидов.

Рот ее то открывался, то закрывался, но ни одного слова произнести не мог. Не было слов. Она схватилась за голову, кровь прилила к ее лицу. Она задыхалась от негодования. Отбросив волосы назад, встала; не оправив юбки, пошатываясь, медленно пошла к мужу, так медленно, точно опасалась сокращать между ним и собой расстояние, но подойти к нему ее вынуждала инстинктивная необходимость, и она шла. Быть может, она хотела на этом отрезке расстояния что-то успеть еще придумать? Вот она подойдет сейчас вплотную и не знает, что будет дальше: посмотрит ли в глаза, поцелует или плюнет, даст пощечину или бросится ему на шею с мольбой. Она сейчас все может. Когда терять нечего, женщина способна на любую крайность.

Красновидов увидел, как лицо ее медленно освобождалось от напряжения, глаза теплели, поблескивая, губы расплылись в пленительной улыбке.

— Да, милый… Как хорошо… — Что «хорошо», она не могла придумать. — Хорошо, что ты добился наконец… своего. — Обняла его за шею так, что послышался легкий хруст, уткнулась лицом в грудь и залилась безутешными слезами. Им не было бы конца, но в дверь постучали. Лина вскрикнула:

— Нельзя! Послышался женский голос:

— Олег Борисович есть?

Красновидов помог Лине дойти до кровати, откликнулся:

— Есть. Кто?

— Из горкома партии.

Красновидов узнал голос Наташи, секретарши Бурова.

— Олег Борисович, Сергей Кузьмич вызывает к семнадцати часам вас, Лежнева, Рогова и Шинкареву.

— Спасибо, буду, — сказал он, не приоткрыв дверь, — сообщите, пожалуйста, остальным.

Наташа ушла.

Сергей Кузьмич Буров радушно пожал деятелям театра руки, пригласил их неловким, но по-домашнему приветливым жестом сесть и без приготовлений начал:

— Я к вам за советом, товарищи. А что, товарища Лежнева разве не пригласили? — Позвал секретаршу: — Наташа, Лежневу сообщили?

— Да, Сергей Кузьмич, но он болен, просил извиниться.

— Так почему не извинилась?

— Извините. — Наташа растерялась, вся строгость, в которой она себя держала, исчезла, и сразу обнаружились ее семнадцать лет, она их никуда уже не могла спрятать.

Рогов сказал:

— У него печень пошаливает.

— Жа-аль. — Секретарша ушла, Буров продолжал: — Олег Борисович, знаю, у вас и без того гора дел, так на эту гору навалилась еще одна.

Олег Борисович в тон секретарю сказал:

— Нам горами двигать, видно, в судьбе только и отведено, Сергей Кузьмич. Уж не по этой ли причине забросила она нас и на Крутое Горе? Что за депеша?

— Депеша, — улыбнулся Сергей Кузьмич, — именно депеша. И предписывает она обратиться к вам.

— Ко мне? — спросил Красновидов.

— Я имею в виду — к актерам. Ну и к вам, Олег Борисович, как к старшему по званию. Скажите, не могли бы мы вот нашего коренного жителя и земляка Петра Андреевича откомандировать на летнее время с группой его актерской молодежи на целину? Предписано в Кустанайскую область. Волна культурного почина на целинных землях докатилась и до Крутогорска.

Его прервали. Вошел всклокоченный, в высоких, до паха, грязных резиновых сапогах парень, на голове накомарник, в руках планшет.

— Сергей Кузьмич! Чепе!

— Знаю.

Сергей Кузьмич позвал Наташу. Она вошла, снова напуская на себя строгость, стараясь не смотреть на гостей, хотя ей очень хотелось на них посмотреть: артисты!

— Пригласи Прохорова.

— Есть! — Она метнулась к двери.

— Подожди, Наташа, я не все сказал.

— Есть, — Наташа остановилась.

— Пусть Прохоров захватит данные по транспортированию техники на пятый куст, запомнила?

— Да.

Теперь она оглядела всех, вот, мол, какая понятливая, и скрылась.