Борис Попов - Без четвертой стены

Сегодня нет касс тотализатора, так что куша не сорвешь, поиграть не удастся. Сегодня спорт в его классическом достоинстве, а не азарт рубля.

Объявлена пара Громовых. Под Стеллой двухлетняя кобыла Олимпиада, под Мариной того же возраста жеребец Степняк.

Держись, Микола, уйми волнение. Хватит дрожать! Соберись, сосредоточься.

Изящная, чистокровная, каурой масти Олимпиада и отличной выездки смоляно-вороной Степняк вышли на старт. Трибуны ждали гвоздя программы. Так вот он каков, этот гвоздь: жокеи — женщины! И сколь непохожи одна на другую были лошади, столь разнились между собой и их седоки.

Олимпиада и Степняк взяли старт.

Стелла, крупная, большерукая, осанистая, одетая в желтый камзол и малинового цвета галифе, горделиво подняв голову, прямо со старта задала своей лошади аллюр, годный разве только для самой короткой дистанции. По трибунам прошелестело: девка зарвется, не рассчитала трассу. Зрители затаились. Раздражающие и лошадей и наездников свист, крики, шум смолкли. Олимпиада, послушная Стелле, с ходу оторвалась от Степняка, уверенно набирала скорость. Стелла оглянулась: Степняк шел на два корпуса сзади. Мало, отец наказывал: не только первой, но и с рекордом.

— Вперед, Олимпиада, вперед!

Марина в белой рубахе апаш и черных с белыми лампасами галифе казалась одним целым с атласно-черным конем.

В сравнении со своей сестрой Марина выглядела миниатюрной, легкой. Длинногривый рослый Степняк с сильно изогнутой шеей, с глазами большими, влажными и горячими, казалось, не скакал — плыл, без каких-либо усилий перебирая в воздухе крепкими, сухими ногами.

Так, так, думал Громовой, пока все идет как по нотам. Секунды сокращаются. Сил у обеих достаточно. Только бы не оступиться, не потерять резвость, не сорвать дыхание.

Публика, догадавшись, что гвоздь-то, оказывается, еще впереди, вновь взорвалась криками, свистом, повскакала с мест.

И Красновидову не сиделось, ему невтерпеж было поделиться впечатлениями. Он стал пробиваться между рядами туда, где сидела с другими актерами Ксюша.

Красновидов протискивался к ней, раскинув руки, словно хотел сграбастать весь ипподром вместе со зрителями.

— Вы посмотрите, какое зрелище! Какое единение и противоборство! Борьба, спор, соревнование, здесь всё в одном узле. И все до единого захлестнуты одним: что будет, чем кончится.

Кто-то крикнул: «Да тише ты, размахался».

— Вы чувствуете, — тормошил он Ксюшу, — эту силищу, это раздолье страстей?!

Ксюша сидела скучная и, пожалуй, единственная, не проявлявшая особого внимания к бегам, но Красновидов ее умилил. Она его таким еще не видела.

— Нет, это единение, этот контакт зрителя с жокеем! Они же вдохновляют друг друга, вы чувствуете? — не успокаивался он.

И, тут же забыв, что говорил, о чем думал, заорал на всю трибуну поставленным голосом:

— Степняк, наддай! Аллюр, Степняк!

Ему импонировала наездница, хрупкая, легко парящая над Степняком. Но прошел миг, и он снова с тем же азартом пристал к Ксюше:

— Нет, вы заметили? На арене исполнители заняты только действием? А? На арене ложь — катастрофа, провал; бездействие — выход из игры. Почему же актер позволяет себе бездействовать, врать, а из игры не выходит? А?

Ксюша ему в ответ только улыбнулась, и он замолк.

Олимпиада шла во весь опор, сохраняя надежный разрыв. Вторая, третья четверть дистанции. Выкрики:

— Взяла!

— По-бе-да!

— Аллюр!

Стелла помнила правило: не допускай мысли, что соперник слабее тебя. Но поддержка зрителей, симпатии, оказавшиеся на стороне Олимпиады, стабильный разрыв и короткое время, оставшееся до финиша, приятно туманили голову. Предощущение сравнительно легко доставшейся победы, резвый ритмичный бег лошади, слитность ее с седоком придавали Стелле уверенности, поджигали спортивный азарт.

Громовой весь ход поединка расценивал строго, без эмоций: Марина растерялась, ослабла воля. Степняк малодушничает, рисуется. Будь на месте Олимпиады незнакомая лошадь, он не стерпел бы ее фаворитства. Степняк злой, но Олимпиада его не раздражает, не тянет на обгон.

Громовой при всех расчетах не ожидал, что на кругу эти лошади пойдут без переменного успеха. Поединок от этого потерял напряженность, утратил зрелищный эффект. Результат определился преждевременно.

Никто не слышал, как Маринка в этот миг тихо, почти шепотом заговорила с конем: «Милый, любимый мой, сильный, красивый, я с тобой, — отпустила узду. — Неси…»

Показалось, что Степняк на малую долю секунды приостановился. Радостной дрожью передернуло коня, тело его напружинилось, он тряхнул гривой, хлестнув ею по лицу Марину. Не чувствуя ног, земли, устали, в каком-то сладостном забвении, Степняк помчал.

— А-а-ах! — одним дыханием выкрикнули трибуны.

— Олимпиада успокоилась, — шепнул Громовой одному из сидящих за судейским столиком. — Если Степняк почует это, тогда все, фаворитке придется подвинуться.

— Не почует, — возразил тот. — Стелла держит Олимпиаду уверенно.

— Стелла заночевала, мерзавка. Ей финиш уже пригрезился. Ты видишь, что делает Степняк?

Степняк почуял.

Степняк наверстывал Олимпиаду. Точно невидимая нить подтягивала, приближала его к ней.

Пять, три, два метра…

А финиш близок. Олимпиада скосила глаз и увидела сразу за собой одухотворенную морду Степняка. Стелла сжала коленями бока кобылы, властно крикнула: «Аллюр, аллюр!»

Но было поздно.

Она поняла: где-то в какой-то миг утратила остроту напряжения, отомкнулась от Олимпиады, передоверила последний этап гонки лошади. В сердцах выругалась. «Не отдам!»

— Аллюр, Олимпиада, аллюр!

Но Степняк уже нагнал Олимпиаду. Какие-то секунды они шли ухо в ухо.

Трибуны стонали. Красновидов, как угорелый, прыгал от радости, бегал по ложе, обнимал, тормошил своих ребят-артистов и, оказавшись опять возле Ксюши, обнял ее и, не помня себя, расцеловал.

— Это же искусство! Театр! — кричал он Ксюше. — Такая победа, и Олимпиада ее упустила. Она перестала действовать.

«Олег Борисович все привязывает к театру, — подумала Ксюша, — он рад не победе Степняка, а подтверждению своих изысканий. Сам себя перепроверяет».

Степняк словно проплыл мимо Олимпиады, оставив на два крупа позади себя, вырвался на финишную прямую. Теперь он слышал, как на трибунах кричали: «Степняк! Степняк!» Но в гуле ора он схватывал шепот Марины: «…милый, неси, мой родной…»

Громовой встал из-за судейского стола. Когда ударили в колокол, остановил секундомер.

Секунды были рекордными.

Степняк гордо миновал черту и долго носил еще на себе счастливую Марину по кругу. Она обнимала его горячую шею, прижав лицо к жесткой гриве, целовала: «Спасибо тебе, сильный мой, любимый».