Борис Попов - Без четвертой стены

И Красновидов ругался. Хотел перенести эти вещи к ней на четвертый этаж. Но потом ему захотелось сделать так, чтобы и ей было приятно, чтобы и она порадовалась. Он накупит ей воз цветов и завалит ими всю ее квартиру! Но тут же вспомнил, что это Крутогорск и за окном сорок пять градусов мороза. Тогда он дал себе слово, что во что бы то ни стало выкроит время, пойдет в мебельный магазин и сделает Ксюше подарок на новоселье. Эта идея привела его в восторг, он осуществит ее как можно скорее. Завтра же. Но завтра у него до трех репетиция «Искры», в три десять встреча с Борисоглебским по поводу пьесы, на семнадцать часов вызваны начальники цехов, художник и Валдаев. В семнадцать тридцать прием артистов по личным делам, в девятнадцать репетиция с Ермолиной, Изюмовым и Валдаевым. И магазин уже закрыт. Красновидов с огорчением подумал, что и послезавтра у него день забит до отказа.

Была отменена встреча с Борисоглебским.

Красновидов купил такую же тахту, обеденный стол, полдюжины стульев, туалетный столик. В хозяйственном магазине накупил тарелок, ложек, вилок и ножей. Но ключей-то у него от квартиры Шинкаревой не было… и отвез все к себе.

Дни летели один за другим, успевай только заглядывать в численник. Шла подготовка к первому прогону. До премьеры оставалось полторы недели.

Лежнев, долго относившийся к затее Красновидова самостоятельно поставить спектакль откровенно скептически, посидев однажды у него на репетиции, сказал:

— Этот возьмет не мытьем, так катаньем.

Еще в Драматическом, в ту давнюю пору, когда Олег Красновидов после института был принят в труппу и получил первую роль, актеры, присутствовавшие на репетиции, окрестили его прозвищем «псих с бритвой».

Прошло время, он научился управлять нервами, ушло напряжение. Но порывистость, неукротимая страсть не убыли. Он приходил на репетицию, тщательно проработав материал на каждый день, приносил готовые решения сцен, акта по всем ипостасям. Никто не знал, как Красновидов тренировал самого себя: анализ режиссерской этики, воспитание воли самовнушением, кропотливое изучение подхода к актеру с учетом привычек его, характера, настроения. Перед уходом на репетицию наставлял себя: не надейся на свою «гениальную память», мол, вдохновение придет — и все подключится. А если не придет? Если ничего не подключится? Будешь сидеть перед актерами и изображать, что устал, выгорел, мол, художник, зашел в тупик, естественное дело. И ты сидишь, сидишь в этом тупике. А репетиция прошла, день канул в Лету. Ты обманул себя и других. Чем? Халатно отнесся к мелочам, они вылетели из головы. Запиши!

Таких каждодневных записей у него набралось на толстую папку. Разное. Раздумья, цитаты. Просто фраза, нужное слово:

«Актер поначалу всегда своей роли боится: выйдет или нет? Посей уверенность — отпадут сомнения».

«Самое страшное в деле МХАТа настанет тогда, когда мы обратимся к пьесам, ставить которые легко и наверняка выгодно» (Немирович-Данченко).

Последнее время листки с пометами стали почему-то украшаться на полях профилями женских головок. Они не похожи ни на кого, но под каждым рисунком надписи:

«Ксюша», «Ксюша — Искра», «Такой я увидел Ксюшу во сне».

А на листках:

«Какая у меня мечта? Открыть сцену с четырех сторон. Вся тайна действа как на ладони, актер освобожден от кулис. За кулисами покой. Отлучить актера от покоя: действуй непрерывно или уходи из игры».

«Лет через пятьдесят театр или совсем перестанет существовать, или примет такие формы, которых мы даже не можем представить. В том виде, в каком он сейчас, — театр доживает последние свои дни». Чехов. (Не дословно.)

И женские головки на полях: «Ксюша», «Ксюша».

Находка в «Искре» линии Шинкарева — Ермолина в процессе работы оправдывала себя. Пожилая Искра — Ермолина перехватывала у молодой Искры нить действия почти незаметно. Во втором акте пьесы было впечатление, что не Ермолина, а Шинкарева выходила постаревшая, убеленная сединами, с походкой усталой и не очень здоровой женщины, с чуть хрипловатым, утомленным голосом и речью немного замедленной, отягощенной думами о пережитом. Даже актеры в какие-то моменты поражались естественности такого сосуществования, сходства и вместе с тем такой разницы.

А в Изюмове актеры заметили, что он мало-помалу становится похожим… на Красновидова. Голос, походка, взгляд, способность мгновенно взрываться и быстро остывать. Актером Изюмов оказался острым, экспансивным. И собранным. Перед выходом на сцену всегда молчалив, замкнут. Студенеет весь, и до конца репетиции никакая сила не выбьет его из рабочего состояния.

Виктор Иванович Валдаев после изнурительных поисков на какой-то пятнадцатой — двадцатой репетиции, будто невзначай, набрел на верный путь. Фашист Валдаева стал наконец человеком, обрел живую плоть. Тихий, внешне подкупающе обаятельный, но в сути своей — робот, душевно пустой, садистски беспощадный, высокомерный. И скрытый страх в глазах и обреченность. Валдаев в эти дни на должности заведующего труппой был невыносим. Тышлер! Подозрителен, бюрократически придирчив, необщителен. Могилевская избегала его, взгляд Валдаева доводил ее до смутного страха, актеры отложили наболевшие вопросы до после премьеры: придет в себя — добрее станет.

Он не снимал немецкого мундира до ухода из театра. Посторонний посетитель, встречаясь с ним, робел, а Валдаев, знакомясь, иногда представлялся: Тышлер.

Дорофей Лукьянов вместе с Борисоглебским переписали роль старшины Ивана Кумейко. Да, собственно, не роль — эпизод, несколько минут присутствия на сцене в первом акте и жестокая схватка с Искрой — во втором, тоже накоротке, почти проходно. Курносый, широколицый сибиряк, недавно еще слесарь шестого разряда, ныне студиец Дорофей Лукьянов под присмотром режиссера играл стремительно, на одном дыхании. У дочерей Искры (Алиташовой, Рябчиковой и Семеновой) найден характер, выверены смысловые нагрузки, линии поведения. Готовя постановку к первому прогону, Красновидов почти не верил: неужто плод его многолетнего труда подходит наконец к завершению? Выстроив спектакль постановочно, он вплотную занялся выверкой идеи пьесы. Она постепенно отслаивалась из вороха материала, концентрировалась на самом важном: непокоренность. Всесилие воли Человека, миссия Человека — миссия Народа.

И еще он думал о нашем солдате. Вот здесь он не скупился на подробности, не игнорировал детали. Но обобщал их. В Искре, в Максиме Кучерове, в старшине Кумейко. Во многом помог собственный опыт окопника.

Не раз вспоминалось состояние бойца во время артиллерийской подготовки. Все в тебе сжимается тугой пружиной: воля, злоба, боль за погибших, память о родных, обо всем, что было д о т о г о, там, что называлось жизнью. Артподготовка! Емкое, внушительное даже в этой сокращенности, слово, исполненное сосредоточенности и святого волнения.