Борис Попов - Без четвертой стены

Еще «Искра» не отпраздновала своего рождения, а он уже захлестнут новой работой. Ни вздоха, ни передышки. Гореть — наша доля, так живет Ермолина. Так жить тебе. Так жить твоему театру. Ксюша? Она пойдет за тобой без раздумий. Пламень ее жарок, сердце огромно и щедро.

Красновидов пошел за кулисы. Разделся у себя в артистической. Близился финал пьесы. На сцене Ермолина. Он встал у пульта помрежа и смотрел на сцену из-за декорации. Холодом окатило спину. Ермолина — Искра вершила последний монолог. Актриса поднималась сама над собой. Огонь ее слов вылился в симфонию чувств, в патриотический апофеоз страстного призыва Человека к бессмертным подвигам… Вот только сейчас он пожалел, что не смотрел спектакля, явился, когда все уже кончилось.

Медленно закрылся занавес.

Сквозь маленький глазок в кулисе он посмотрел в зал. И снова по спине пробежал холодок: ни шороха, ни вздоха. Раскрыли занавес. Врубили свет в зале, но зрители пригвождены к своим местам. Что случилось? Актеры приготовились к поклонам, но нет аплодисментов. Провал?!

Казалось, через вечность зал раскололся от скандированных хлопков. Актеры выстроились по рампе. На сцену вызвали постановщика.

Красновидов на глазах у публики расцеловал актеров. Ермолиной и Шинкаревой положили к ногам цветы. И только теперь, пожалуй, поняли фокус. Увидели, что на сцене две Искры.

Ночью, когда все угомонились, разбрелись по своим квартирам, Красновидов, стараясь не стучать, не грохать, с трудом лавируя на лестничных поворотах, перенес на своих плечах к Шинкаревой ее мебель и посуду. Порвал сорочку, взмок, выпачкался в пыли.

Сидел у Ксюши на табуретке и отдувался.

Она подошла к нему, обняла за шею и поцеловала долгим поцелуем, зажигая Красновидова оглушительной радостью, за которой начинается бесконечность.

Упиваясь молчанием, они без слов могли теперь сказать друг другу все. Между ними не стало стены, не стало расстояния, между ними была близость чувств и взаимопонимания, а за этим — весь мир, вся жизнь.

Ксюша запустила ему пальцы в волосы.

— Какие они шелковые.

Красновидов сказал:

— У меня есть вино, мы отметим премьеру.

А Ксюша сказала:

— Я вскипячу кофе.

— Сейчас принесу.

Красновидов вышел. Ксюша переоделась, причесалась, ушла на кухню.

Когда Красновидов вошел с бутылкой вина и коробкой конфет, Ксюша возилась на кухне и пела.

Они целовались, а кофе убежал и залил плиту. Он сидел на подоконнике и говорил:

— Я старомоден?

— Ты настоящий.

Они чокнулись.

— Я знала, что у «Искры» будет успех, — сказала она. — За тебя!

Они выпили.

В третьем часу ночи оделись и пошли гулять. Город спал. Над ними безлунное небо. Оно серебрилось звездами, а звезды, казалось, крошились и множились, превращаясь в млечную пыль. От хруста снега под ногами звенело в ушах. Ксюша оглянулась на дом, где они жили. Светилось несколько окон. Не спали актеры театра «Арена». Отмечали премьеру.

Дошли до студии. Там тоже в окнах свет. Студийцы не отстают. И наверняка Лежнев с ними.

Красновидов поднял у Ксюши воротник, и они долго бродили молча.

Шесть человек вышли из дому, когда только-только забрезжил рассвет. Снегопад прошел. С крыш и карнизов огромными причудливыми козырьками свисали увалы снега; отрываясь, они грохались оземь, рассыпались непроходимыми сугробами на тротуарах.

Все шестеро одеты по суровой зиме: тулупы, вещмешки. Валенки, унты, пимы — у кого что. Алюминиевые кружки, фляги. Борисоглебский в громадной дохе. С увесистой тростью, а пожитки рассованы по мешкам его пятерки, в которой две студийки, Александр Бушуев, Павел Шилин, тоже студиец, и художник, молодой лобастый усач.

У подъезда стоял газик.

Вышибая из-под колес струи снега, по ось завязая в снегу, машина рванула по мостовой.

У пристани народ. Перебранка. На Иртыше караван. Тяжелые тракторы, к ним прицеплены сани, сделанные из бревен, конусом спереди. На санях техника, горючее, провиант. Два балка наподобие товарных вагончиков. В них устроятся люди.

Мороз жгучий.

На пристани грузовики. Идет загрузка. Начальник экспедиции, сухощавый, сердитый и, по всему видно, измученный до предела всякими нехватками и неполадками, небрежно пожал Борисоглебскому руку, окинул взглядом притихших за его спиной ребят. Почему-то улыбнулся и указал рукой:

— В первый балок. С комсоставом. — Еще раз улыбнулся: — Драть вас некому перед гибелью.

— Сспасибо тебе за доброе слово, Иван. — Борисоглебский ужалил Ивана взглядом. — Погибать будем вместе. Согласен?

— Лады. — И пошел, распахнув полы тулупа, к пристани.

Валил снег, подул ветер, заголосил, засвистел и поднял метель. Неоглядная даль Иртыша затуманилась, и скрылась из виду пристань.

Студийцы, держась поближе к Борисоглебскому, потащились в первый балок. Федор Илларионович, с силой вонзая в снег свою суковатую трость, шагал твердо, с каким-то азартом, уверенно передвигаясь на искусственных ногах. Это придавало уверенности и остальным.

— Мне Ссибирь мила, — перекрикивал он ветер, — своим озорством. Все время кто кого.

Ветер хлестал, валил с ног, бил в спину. Неожиданно завлит обернулся.

— Ребята, — голос стал отечески мягким, — еще не поздно… Кто одумался, говори сейчас.

Вьюга мела, ветром глушило его слова.

— Риск — не всегда благородное дело. Здесь рисковать глупо. Ну? Одумались?

— А вы? — спокойно спросил Александр Бушуев, закрыв лицо варежкой.

— Я пятнадцать лет из тайги не вылезал, мне ее капризы в масть.

— Мы тоже не с Кавказа.

Павел Шилин поддакнул.

— Как женщины? Не кокетничайте! — строго вопрошал Борисоглебский.

Одна, постарше, отмахнулась, с обидой бросила:

— Когда вам невмоготу станет, поможем.

— Я ведь к тому… — он почувствовал себя виноватым, — что актеры вы. Небывалое дело. Голоса, психика. Не той порроды, черрт бы меня побрал.

— Той, той, — опять спокойно и очень веско сказал Бушуев. — Нам играть этих людей и жизнь с них лепить.

Борисоглебский, как саблей, взмахнул тростью:

— Тогда по коням!

В балке теснота. Мешки один на одном до самого потолка. Дымила печка, тепла мало.

Последним залез в балок начальник экспедиции, и караван тронулся. По Иртышу разнесся запах гари, рев тракторов смешался с раскатами ветра, с хрустом тяжелых, грубых саней на снегу.

Долог их путь, трудна дорога. По нефть, по газ поехали — не по грибы.

Борисоглебскому эта трасса знакома. Все Прииртышье и Приобье исходил-изъездил. Помнит, где размещались первые буровые кусты, балки лесников, с которыми он — по имени.

У каждого из шести своя задача. Художник сделает эскизы, зарисовки, портреты буровиков, геологов, трактористов. Бушуев — магнитофонная запись. Девчата — быт: как живут, где едят, что варят, чем развлекаются, как лечат больных. Все записывать: кратко, точно. До мелочей. Студиец Павел Шилин с фотоаппаратом. Каждый кадр — снял и запиши с подробностями: где? кто? что?