Борис Попов - Без четвертой стены

А перед этим — кругом будто все вымерло. Команды шепотом, в траншее звенящая тишина. Молча едят, молча курят в рукав, молча бреются, ритуально извлекается из вещевых мешков смена чистого белья. Еще и еще раз повторяется про себя боевая задача, еще раз проверяются прицелы, наличие боеприпасов. Тишина длится долго, целую вечность, она напрягается, и, кажется, нет больше сил — вот-вот, не дождавшись команды, сорвешься, откроешь огонь, услышишь горячащий кровь грохот орудий. И разрывы. Бесконечные, неисчислимые. И содрогание земли, и пороховой дым. И охрипшее — почти стон, почти вопль: «Ого-онь!..» Состояние, сравнимое разве только с днями, когда актер, после долгих месяцев напряженной работы, оказывается перед фактом: завтра — премьера.

Артподготовка.

Красновидов, готовясь к прогонам, придумал ввести этот термин в театре: еще один психологический допинг, тем более что пьеса военная и военный термин АРТподготовка созвучно расшифровывается, как подготовка АРТистическая.

Это уже известно, актеру всегда не хватает одного дня, начинается нервотрепка, какие-то досадные накладки, срывы. Премьера зачастую становится голгофой для артистов. Чтобы снять напряжение, в распорядке выпуска спектакля Красновидов установил три дня предстартовой АРТИСТИЧЕСКОЙ ПОДГОТОВКИ. На доске приказов была вывешена памятка:

«ВНИМАНИЕ! АРТПОДГОТОВКА, ВЕСЬ АКТЕРСКИЙ СОСТАВ ПОСЛЕ ГЕНЕРАЛЬНЫХ РЕПЕТИЦИЙ ПОЛУЧИТ ТРИ ТВОРЧЕСКИХ ДНЯ. УСПОКОИТЬСЯ, ПРОВЕРИТЬ СЕБЯ ПО ВНУТРЕННЕЙ ЛИНИИ, РАСПРЕДЕЛИТЬСЯ В РОЛИ, СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ. ПОМНИТЬ: ПРЕМЬЕРА ДЛЯ АКТЕРА — ПРАЗДНИК».

В дни артподготовки приехали гости из других городов. По Крутогорску были выклеены рекламы:

«Ближайшая премьера «Разведчица Искра». Автор Олег Красновидов. Постановка Олега Красновидова».

В эти дни в апартаментах дирекции, месткома, партбюро необычная тишина. Говорили на пониженных тонах, телефонные разговоры кратки: «да», «нет», «у нас премьера». Театр словно опустел, обезлюдел, замер. Концентрация сил перед важным событием: родится на свет произведение искусства.

И день настал. До поднятия занавеса не часы — минуты.

Актеры в своих уборных. Гримируются, одеваются. Сцена готова, заведующий постановочной частью, реквизитор, бутафор, художник последний раз проверяют, все ли на месте, все ли в порядке.

В театр пришел Красновидов. Свеж. Бодр. Под глазами мешки. Выдают, проклятые: три ночи артподготовки провел без сна. Ни с кем не общался. По вечерам к нему домой заходил только директор. На несколько минут. Мелкие детали, кое-какие вопросы.

Полчаса до начала спектакля. Красновидов внешне спокоен, улыбчив, мягок. Говорит о делах отстраненно, словно он к «Искре» не имеет никакого отношения. И вообще никакой премьеры никогда не состоится. Но актеров проведать необходимо. Традиция.

Зашел в уборную к Ермолиной.

— Все хорошо. Лидия Николаевна?

— Финал покажет, голубчик.

— Самочувствие?

— Вся горю… Не волнуйтесь, голубчик. Гореть — наша доля.

У Шинкаревой.

— Все хорошо, Ксюша?

— Я счастлива… Волнуетесь?

— Очень.

— Хорошо! Вы сегодня именинник. С премьерой вас.

— И вас, Ксюша.

У Изюмова.

— Поздравляю, Роман, с дебютом. Держись. Все будет в порядке.

Роман был уже Максимом. Военная форма, вылинявшая на солнце, соленые разводья под мышками и у воротника. Запыленные сапоги. Ввалившиеся небритые щеки, в глазах злоба и решительность, губы плотно сжаты. Когда Красновидов вошел, он на секунду отвлекся, взглядом показал, что все слышал, и снова отвернулся к зеркалу, смотрел на себя в гриме.

Худрук у студийцев в общей гримуборной. Тишина, расселись по углам, сосредоточены и напряжены. Пугливо смотрят на вошедшего.

— Ни пуха ни пера.

Валдаева беспокоить не надо. Он не любит перед спектаклем ни поздравлений, ни напутственных слов.

Первый звонок. Включено местное радио. Слышен зрительный зал. Словно море шумит, на мгновенье затихает, раздается чей-то кашель, кто-то кого-то окликнул, и снова, как в морской раковине, приятно волнующий шум.

Второй звонок. Помреж объявляет по радио: «Внимание! Поздравляю театр с премьерой. Начинаю спектакль «Разведчица Искра». Занятых в первом акте, в первой картине приглашаю на сцену. За кулисами — абсолютная тишина! Повторяю!..»

Третий звонок. Все на местах.

В зале вырублен свет, видны лишь бледно-синие светящиеся таблички «Выход» на дверях в партере, в бельэтаже, на галерке.

Красновидов оделся и ушел из театра.

Пусть актеры спокойно играют, он умер в них, сейчас им режиссер уже не нужен. Ничего не поправит, ничего не изменит. Они творцы и знают свое дело. Именинник волнуется, ему можно проветриться, посидеть на краешке заснеженной скамейки, подождать в одиночестве, пока спектакль закончится.

Занавес в полной темноте распахнулся.

Раннее-раннее утро.

Дымное небо, подсвеченное снизу восходящим солнцем. На тюль неба спроецированы затейливые облака.

Та-та-та-та. Свист мин.

Овраг. Траншеи.

Та-та-та-та.

По склону оврага, пластаясь, ползет к ближайшему окопу лейтенант Максим Кучеров…

Рождалась «Разведчица Искра».

Нет, не сидится ему на скамье. Замерз, зуб на зуб не попадает. Болит поясница. Поплелся в театр. Тихонько открыл дверь в зрительный зал, встал в нишу за портьерой и смотрел. На сцене Шинкарева. Что-то радостно сжалось внутри. Но стоять за портьерой не было сил, и он вышел опять на улицу. И ходил, ходил, дрожа на морозе. Мысли вразброс. Чего только не лезло в голову: «В зале сейчас Лежнев, Борисоглебский, Уфиркин. Страшно, черт побери. Первый режиссерский опус. Ксюша на сцене. Кто кого создал? Она пьесу или пьеса ее? Ксюша — мое детище! Вот почему сегодня вдвойне возвышенно все и необыкновенно; хожу в одиночку, а мне не одиноко. И страшно и спокойно: она там, рождает живое творение.

Через какую серию тайных анализов, ассоциаций, видений проследовала моя пьеса, пока вышла на сцену? Что мне мешало в процессе работы? Оглядка на публику, на некоего критика, который пренебрежет первоистоком, а зацепится за результат. Я сам знаю, что пьесе не хватает размаха.

А дальше? Что будет дальше, когда закроют занавес?»

Задал он себе вопрос и почувствовал, как воображение остановило его перед пропастью. И толкало, толкало, туда, в необозримую глубину, где тьма и безвыходность, где царит хаос, несовокупность нагроможденных событий и образов, где нет стройного смысла.

Воображение подсказывает: опустись туда и установи порядок, поставь все на свои места, одушеви мертвое, сделай фокус превращения неорганизованного в упорядоченное, упорядоченное одухотвори, наполни кровью. Собственно, займись творчеством…

И так всякий раз. Когда он освобождается от только что проделанной работы, в нем происходит какая-то внутренняя трансформация, которая сопровождается неодолимой потребностью скорее восстановить равновесие взяться за новый труд.