Борис Попов - Без четвертой стены

— Пока одни метры гоним. Который год. Скважина за скважиной, и все пустые. Тоска берет. О промысле забыли и думать. И там, — он кивнул куда-то в сторону, — изверились. Такие дела.

Подошли буровики, переминались с ноги на ногу, роптали:

— Пошлют и забудут.

— Солярки нет, десятидюймовые колонки кончились — не досылают.

— Валенки прохудились.

— Выручай, брат.

— Не нойте, — остановил начбур безразличным тоном, — дадим нефть, все будет. Пока не заработали, латайте свои валенки, стружки подложите. Такие дела.

Летали они и в областной центр. Встречались с руководством геологии и нефтегаза (нефти еще нет, а руководство уже в полном составе). Там учрежденческая запарка, едва минуту урвешь на разговор: вот-вот невиданно-неслыханное случится. По всем показателям должна быть нефть. Должна!.. Из разговора выяснилось, что на местах верят, надеются, а в министерстве, в Госплане некоторые упорно считают, что в Западно-Сибирской низменности — дело безнадежное и надо сматывать удочки. Геологов, топографов, сейсмологов, шастающих по тайге, величают не иначе как мальчишками, донкихотами, а «мальчишки», седоголовые уже, длиннобородые, забывшие уютные постели, женскую ласку, плюющие на язвенные болезни, на нервное истощение, знай свое — ищут.

Контраст мнений глубоко взволновал Красновидова, расстроил. Но как автора, занятого этой темой, по-своему обрадовал: он нашел подлинно серьезный драматургический конфликт. В «Главгеологии» заинтересовались пьесой. «Что? Спектакль о первооткрывателях? Давайте. Кстати. Скоро начнется… Мир ахнет. Работайте. Одобрим».

Приходили первые радиограммы от Борисоглебского, первые пакеты, оказией, с рукописным материалом, фотопленки, магнитофонные ленты.

«В экспедиции все благополучно, — писал Борисоглебский. — С Иртыша слезли, обосновались на короткое время в поселке неподалеку от буровых вышек. Здоровы, полны энергии. Дали концерт в бараке, сидя на койках (других условий не предвиделось). Получили в подарок бутылку серовато-коричневой жидкости — первый выброс только что пробуренной скважины, некая смесь воды, раствора и признаков нефти. Назови пьесу «Первопроходцы». Звучит».

Красновидов не мог ничего придумать. Согласился.

Ксюша разбирала присланные подарки Борисоглебского, раскладывала их по темам, составляла опись, нумеровала, датировала и подкладывала на стол Красновидову с правой стороны в папке: «Дело» для «Первопроходцев».

Там же лежали переписанные на листки выдержки из докладных записок сотрудников Научно-исследовательского института геологии Арктики.

На одном листке читает:

«В районах севера Сибири установлены и прослежены на сотни километров нефтеносные свиты. В отдельных скважинах получены промышленные притоки нефти и горючего газа».

На другом:

«Многие начатые бурением глубокие скважины ликвидированы. Проектных глубин не достигли. Геологические и разведочные работы брошены незаконченными. Созданные за последние 10—15 лет на ранее совершенно не освоенной территории базы ликвидируются. Таким образом, огромные материальные ценности, в том числе большой жилищный фонд, стоимостью, вероятно, в несколько сотен миллионов рублей, будут утрачены».

Фабула сценария завязывалась так: группа из одиннадцати геологоразведчиков заброшена в глубокую тайгу. Осень. Непроходимые болота. Найдены убедительные показания нефти. Необходимо бурить. Но средств для разработки нет. Ждут технику. Она застряла где-то в пути. Ожидание превращается в пытку.

Сергей Кузьмич Буров доверил Красновидову любопытные сведения, касающиеся доцента одного волжского университета Каширкина, занимающегося изучением палеолита Сибири. Адресуясь к Тюменскому управлению геологии, вышеозначенный предостерегал:

«Собираюсь доказать, что ваше управление зря тратит государственные деньги на поиски нефти, ее севернее шестидесятой параллели быть не может. Это неопровержимо».

И в сюжете сценария появляется прототип Каширкина. Невежда с кандидатским дипломом.

В разведпартию прибывает наконец караван тягачей, доставивший оборудование для буровой. Он высаживает и Каширкина, который заявился с тем, чтобы очно развенчать зарвавшихся фантазеров и свернуть дальнейшие поиски. Общего языка с ребятами не находит, ведет себя вызывающе. Ребята не робкого десятка: «Мы таких не выгоняем, они сами уходят».

В остром споре на тему добычи и транспортировки нефти в сибирских условиях начальник партии превосходит кандидата наук и в знаниях и в опыте, он лучше осведомлен, как нефть искать, как бурить и транспортировать. Кандидат, как любит выражаться один из персонажей — радист, расшифрован, но хорохорится, угрожает.

На столе у Красновидова протокол заседания партийного актива крутогорского горкома партии. Заключительные слова первого секретаря:

«В открытии крупных запасов нефти мы не сомневаемся, и это, нам кажется, дело месяцев. Если оснащение, организация доставки улучшатся, открытие будет сделано быстрее. Партия и Центральный Комитет нам в этом всемерно помогают».

Слова, подсказывающие финальную сцену. Красновидова не смущало, что она прозвучит агиткой, исполненной пафоса торжества открытия великой стройки коммунизма. Жанр агитки он высоко ценил за политическую сущность, неоднократно ратовал в своих газетных статьях за его возрождение.

Когда-то, вспоминалось ему, агитплакат «ПАПА, УБЕЙ НЕМЦА» воспринимался сильнее любого приказа. Плакат средствами художественного языка, преисполненного человечности и гуманизма, вдохновлял, призывал к действию. Боец смотрел на этот плакат, как на святыню. И шел в бой с удвоенной верой и силой.

Красновидова не пугала в финале плакатность языка, силой актерского мастерства он во что бы то ни стало добьется должного воздействия. Его как постановщика такое решение финала и грело и мобилизовывало. А значит, согреет и мобилизует зрителя; если это высокохудожественно, закон взаимосвязи будет соблюден.

За месяц до премьеры Лежнев заменил в «Оленьих тропах» студийца Лукьянова Романом Изюмовым. Тот не тянул роль, ответственность за выпуск спектакля заставила пойти на крайнюю меру. Лукьянов был переведен во второй состав.

Актер яркой индивидуальности, волевой, органичный, Изюмов увидел пьесу несколько с другой стороны и роль повел точнее и, в общем-то, проще, чем она была задумана постановщиком. Лежневу пришлось посторониться.

— Ну-у, я тебе скажу, — делился Лежнев с Красновидовым, — Изюмов далеко пойдет. Смачный парень. — И съехидничал: — Я теперь перепрыгну твою «Искру».

Красновидов ехидства не понял, наоборот, искренне обрадовался.

— Перепрыгни, Егор, перепрыгни. Или ты ревность хочешь во мне возбудить? Напрасно: весь доход — в свой же приход. И с чего мне ревновать, если говоришь, что Изюмов мой? Ты ведь не ревнуешь, что твоя Шинкарева блистает в моем спектакле.