Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

— Скажи хоть раз что-нибудь серьезное.

— Серьезно говорят в милиции и в эпопеях на животноводческую тему.

Калужин сел на стул к окну.

— Я буду ждать его. А вы поезжайте. Мы приедем потом. Да и поговорить надо бы с ним.

Ирина заслышала шаги за дверью.

— Он! — обрадовалась она и бросилась к двери.

Калужин неподвижно стоял у окна.

В дверях показался Лубенцов. Посмотрел на Ирину.

Калужин успокоился: «Не знает».

— Мы ждем вас. Едем на дачу, — Ирина тронула за локоть Лубенцова. — Поедемте с нами.

— На дачу? — переспросил Лубенцов. — Не знаю. Я должен еще сходить к Ермакову.

Калужина эти слова совсем успокоили: что-то будет завтра, а на сегодня для него передышка.

— Так ничего и не узнал? — осмелев, спросил он.

— Узнал.

— Узнал?

— Адрес ее узнал.

— И все? — Калужин поспешил к Лубенцову. — Едем! Дружище ты мой! Брось ты все. Что было, то прошло. А остальное бесполезно и бессмысленно. Пошли… пошли, — заторопил его. — Ты просто устал.

Вадим Петрович застучал ножом по висевшей кастрюльке.

— Последний звонок! Пора на посадку.

— Я еще не все уложила, — Вера Петровна чувствовала, что-то не договорил Лубенцов.

И не ошиблась.

— Я стоял у двери, — сказал вдруг он. — Звонил. Никто не открыл мне.

— Не открыли дверь? — переспросила Вера Петровна.

— Да. Несколько раз звонил.

— И дверь не открыли?

— Нет… нет.

Догадка ознобила ее… «Не открывай никому дверь». …Не может быть!

Вера Петровна с минуту неподвижно смотрела на мужа, будто что-то страшное вдруг разглядела в нем.

«Не может быть… Нет… нет… Тут что-то другое».

— Может, дома никого не было? — спросила она.

— Были дома. В дверной щели я его глаза увидел. Близко совсем, — проговорил Лубенцов. — Глазами встретились. Даже знакомые какие-то глаза. Будто где-то видел. А вот не вспомню… нет, не вспомню.

Калужин засмеялся.

— Да это же я был!

— Ты?

— Да… Узнал ее адрес в справочном бюро и зашел.

— Ты был у нее? — удивился Лубенцов.

— Помирить вас хотел. А дверь не открыл — она просила. Боится. Убьешь еще сгоряча.

— Ты был у нее? — все еще не верил Лубенцов.

— И не ходи больше, не унижайся.

— Но я же не просил тебя мирить нас.

— Да ведь любишь. Что я, не вижу?

— Кто же он — ты узнал?

— Человек, которого она любит. Вот и все.

— Подлецы не могут любить, — сказала Ирина.

Вера Петровна заторопила всех.

— Пора, пора ехать. А ты помолчи. Ты сегодня сама не своя, — заметила Вера Петровна Ирине.

На шум вышел робот. Ирина бросилась к нему, лишь бы не надерзить Вере Петровне: «Я не маленькая, чтоб за каждое слово одергивать меня».

— Ты едешь? — спросил робот.

— Уезжаю, — с грустью сказала она.

— Счастливого пути.

Ирина обняла его:

— Мне всегда жаль тебя, когда ты остаешься один.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — ответил робот.

Вадим Петрович выбрал на столе сумки полегче.

Ирина на прощанье еще раз обняла робота:

— Не скучай. Мы скоро приедем.

— Можем взять его с собой, — предложил Вадим Петрович. — Сложить или разобрать — и в багажник. Места там хватит.

— Место красит человека, — сказал робот.

— Особенно его квартиру, — добавил Вадим Петрович, — комнат этак из пяти с несовмещенным санузлом. И не надо бегать на площадь в общественный туалет, как делаю я, когда сосед принимает ванну с песней: «Я люблю тебя, жисть!»

Ирина и Лубенцов вышли во двор. Светильники на улице размывали тьму.

— Поедемте поездом, — предложила Ирина.

— Я и пешком бы пошел.

— А пешком — от станции. Но до станции поедем поездом. Будет и по-вашему и по-моему. Договорились?

— Но удобно ли?

— Вполне: и нам и им без нас будет очень удобно в машине.

Спустился Вадим Петрович с двумя сумками.

— Мы поедем поездом, — сказала Вадиму Петровичу Ирина и помахала ему.

Вадим Петрович поставил сумки возле машины. Калужин и Вера Петровна задержались в квартире.

— Я кое-что начинаю понимать.

— Помолчи, Вера.

— Какой смрад!

Калужин вел машину по Можайскому шоссе. Отполированный асфальт тускло лоснился среди вечерних полей. Яснились огоньки: далекие и прозрачные, похожие на звезды, и совсем близкие — теплые, трепетные. И это чудившееся где-то счастье, и луговой ветер с остывающим медом цветов, и само движение машины отдалялись от города. Там, в опустевших комнатах, остались заботы и тревоги.

Вера Петровна задремала. Близкие огни озаряли ее лицо, такое красивое и женственное в покое. Это видел Калужин в зеленом сумраке зеркальца.

Она до дремоты запьянела от лугового воздуха.

Машина пронеслась мимо березового леса, наполненного чистым холодным светом.

«Как они там пойдут через лес?» — забеспокоилась Вера Петровна об Ирине и Лубенцове.

— Их надо бы встретить. А то опасно через лес, — сказала она.

— Придут, — успокоил жену Калужин.

Он был доволен, что Ирина и Лубенцов поехали поездом.

«Уж не влюбился ли? Случись пораньше, может, сам первый, да не в метель, а при ясном солнышке побежал бы, друг ты мой. За что ж тут винить?!»

Вадим Петрович хотел поскорей приехать на дачу и сесть за стол. Была у него просто потребность пообщаться, поболтать, побыть в обстановке праздничности.

Вера Петровна подумала о брате, что он притих из-за Ирины: не с ним, а с Лубенцовым поехала поездом.

«Добр, очень добр», — и она заботливо поправила брату воротничок.

— Все-таки поздно идти через лес, — снова встревожилась Вера Петровна, — ночи темные. Надо бы их встретить.

— Она храбрая, — сказал Вадим Петрович.

— Храбрая — по незнанию своему. Только одно и знает: «От судьбы не уйдешь». И вот с этим «от судьбы не уйдешь» пойдет хоть куда.

— Судьбу, по возможности, если она показывает ножик, надо все-таки обходить или объезжать на машине.

— Она с Лубенцовым, и я спокоен, — сказал Калужин. — Повидали мы с ним лесов всяких. — Любил вспоминать о войне Калужин, он и сейчас вспомнил не страшное, что было, а смешное в страшном.

Вадиму Петровичу было все равно, что слушать. А Веру Петровну сперва удивила веселость мужа, но чему удивляться? Мужчина. А все мужчины легкомысленны от самоуверенности…

— Под Ельней в сорок первом году зашли мы в одну деревушку, — неожиданно засмеялся Калужин. — Баньку мы там приняли. Хороша была банька!.. Стояла она на отшибе, ближе к лесу. Черная, прокопченная. Зашли мы туда с Лубенцовым, а там уже моются комбат с ординарцем. Темно, пар, печь какая-то, вроде трубы, и камень на ней раскаленный.

«Ваня, — кричит Ермаков, — закрой дверь да поддай парку! Свеженькие пришли!»

Хватает Ваня из ушата воду да на камень. Пар — как из вулкана.

«Еще, Ваня! Последний разок!» — кричит Ермаков, веником себя хлещет с остервенением. Как демон какой!