Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

— Просто забыли захлопнуть, — успокоила она его. — Все очень спешат, всем некогда… А вы куда-то так рано ушли?

— Тут, неподалеку — в справочное бюро.

Вера Петровна прошла на кухню и позвала Лубенцова:

— Идите чай пить.

Она налила из термоса крепкого, горячего чаю.

— Адрес мне дали. Узнал в справочном бюро.

Он достал из кармана серенькую полупрозрачную бумажку и развернул ее.

— Чей адрес? — не поняла Вера Петровна.

— Жены… Бывшей жены, — добавил Лубенцов.

Вера Петровна взяла бумажку.

— Струмилина Лина, — прочитала и адрес. — Вам надо ехать по Ленинскому проспекту. А лучше всего на метро до станции «Калужская»… Хотите встретиться с ней?

Она еще налила чаю. Но Лубенцов к стакану не притронулся.

— Не так ее хочу видеть, как его. В глаза его глянуть, — сказал Лубенцов со злостью.

— Разумнее встретиться с ней и поговорить… Вы любите ее? — спросила Вера Петровна.

— Я могу о чем-то жалеть. Но любить ее — нет. Это не любовь. Я, может быть, скажу с некоторой отвлеченностью. Но это верно для меня. Я выстрадал, знаю. Когда один любит, а другой — нет, тут как бы голос судьбы — сама судьба предупреждает о грядущей трагедии. К кому-то из двоих придет настоящая любовь. И тогда наступает расплата. Горько, трудно, а главное — обидно за прожитые годы — без счастья, без любви. Лучше жить всю жизнь с надеждой на настоящее, чем так вот расплачиваться. Казалось бы, все ясно: уходи от своей трагедии. Но как люди цепляются за нее. Стараются удержать, сохранить плен для себя, за пределами которого, как для птицы за сетью, — вся воля, жизнь.

— Все так, — согласилась Вера Петровна. — Но вчера вы говорили о незримой руке, которая ухватила ваше счастье. Вчерашние слова мне ближе.

— Вчера во мне прошлое взорвалось. А сейчас — новое. Так бывает: кажется, вдруг совсем другое сказал. А на самом деле к давно приготовленному вороху только поднесли спичку, он и вспыхнул. Так я хочу себя убедить — закрыть вчерашнее. Тогда новому легче прорасти. Но старые корни долго болеют.

Вера Петровна присела на край стула: впереди день работы, а она уже устала.

— Самое трудное — избавиться от трагедии, уйти, — сказала она. — Вот это-то и не получается.

Лубенцов снова развернул бумажку с адресом.

— Как поступить, не знаю. Побыть в Москве и не зайти? Ведь самыми близкими людьми были.

Он посмотрел куда-то в окно. Глаза его и лицо посветлели от неба.

— Что ж вам пожелать? Встречи с ней?.. Нет! Не знаю. Вот и не знаю, что пожелать.

— Я и сам не знаю…

— Пусть будет так, как вы хотите!

Лубенцов посмотрел выше, в небо. Там стремительно проносились стрижи. И он улыбнулся им.

Лубенцов долго стоял перед дверью с номером квартиры, указанной в адресе. Звонил. Никто не открыл ему.

Еще не вечер, но солнце уже в закате. Розово пылала в комнате Лины цветастая занавеска, будто поднялся пламень.

Лина в туфлях цвета бронзы, искрится блестками черная юбка, а блуза льдисто прозрачна. На руке — черный браслет. Она сегодня красива. Но что-то призрачное, холодное в ее красоте, будто отблестел в ней огонь, который теперь, был заменен блеском одежды. Так бывает, когда уходит любовь или молодость, — появляется искусство любви или молодости.

Калужин сидел в кресле, сутулился.

«Что-то случилось», — поняла Лина: знала, как он прежде воскресал от забот и усталости, когда приходил к ней.

«Я друг его, — думал Калужин о Лубенцове. — Но она не сказала, скрыла. Я не знал и не виноват».

Лина подсела к нему на подлокотник. Поцеловала… Она любит его! Вольна любовь! Ей не прикажешь, кого любить.

Все так. Но в чем-то Калужин никак не мог убедить себя. Вчера он был потрясен. А сегодня не мог убедить себя, что надо сейчас же, немедленно сказать ей и уйти. И где найти силы взять и уйти от счастья, которое сейчас так близко глянуло в его глаза и улыбнулось.

— Когда я жду, — с теплым дыханием забился ее голос, — я всегда думаю, что дни без тебя пусты. А сегодня ты подарил мне вечер… Посмотри, какой закат!

Лина показала на занавеску, за которой, казалось, совсем рядом разливалось какое-то огненное море.

— Ты чем-то расстроен? — спросила она.

Что ей сказать?..

— Улыбнись, — попросила она. — Ты просил меня вчера об этом. Теперь я прошу: улыбнись! Когда ты улыбаешься, я знаю: ты мой, раз тебе хорошо и радостно. Улыбнись!

— Раньше ты не просила так.

— Я и не прошу, я зову, и ты вчера звал меня через прошлое. Это целая жизнь, из которой трудно выбраться, если не звать. Мы зовем и находим друг друга.

Лина обняла его. Что-то холодное скользнуло по лицу. Он испуганно схватил ее руку… Браслет такой холодный. Вот он, на ее руке, темен, но в глубине туманный, как от луны, свет.

— Он напоминает ту нашу с тобой первую ночь, — сказала Лина.

— То была южная ночь. В тебе было солнце. А твой браслет холоден… браслет зимней ночи, — сказал вдруг Калужин.

— Что с тобой?

— Камни загадочны. В них всегда что-то скрыто. Прошлое — свет или мрак прошлого.

Лина настороженно поднялась с кресла.

— Ты что-то скрываешь?

— Я давно скрываю нашу любовь. А вчера…

— Что?

— Страшно сказать.

— Говори!

— Не могу.

Она опустилась на колени перед ним: не молить его, чтоб сказал, а чтоб видел, как ждет она перед его глазами.

— Говори! Что?.. У тебя голос по телефону был какой-то испуганный, чужой. «Не открывай никому». Кому не открывать?

Глаза ее близко глядели на него, и, как это бывало прежде, он любовался ими. Но сейчас эти глаза напомнили Лубенцова — будто там, в глубине зрачков, еще отражался его образ.

— Потом… потом скажу, — проговорил Калужин.

— Вера узнала? — спросила Лина и поднялась, и блестки на ее юбке замерцали. — И ты испугался, — сказала она без укора. Это не было так страшно перед тем почудившимся ей страхом конца.

— Тебе надо уехать на время, — предложил Калужин.

— Спрятаться? Ты отступаешь?

— Нет. Я, может, заглушу все — даже совесть. Дай время.

— Ты заговорил о совести. А знаешь, что я сделала ради тебя?

— Знаю. Не говори! Беда затлелась перед ней, и надо было гасить, спасая все.

— Я погибну одна. Только любовь спасает меня и надежда, что мы будем вместе всегда, держит меня в этой жизни… А ты… ты хочешь порвать то, на чем я держусь?

— Остановись!

— Ты никогда не говорил так. Мне и самой жаль ее, — сказала она о жене Калужина, решив, что опасность в ней. — Но у меня нет выхода… Нет! Она счастливее меня тем, что к ней не приходит прошлое.

— Успокойся! Ты уедешь на несколько дней. Снимешь комнату где-нибудь за городом. Уедешь завтра же! — сказал он резко.

Перечить ему она не могла: он все знал, и ему виднее, что делать.

— Она, что, видела меня?