Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Пошли напрямик через лес. За дворами, где между грядами с цветущим, теплой сладостью пахнущим картофелем была проторена стежка, нас встретила девушка. Поздоровалась с нами, глянув на меня черными, как початки камыша, глазами и, чтоб не помять ботву, скользнула рядом, чуть задев меня грудью.

— Видал, какая?.. — сказал Мильгунов. — Бригадир. Звезда-девка! Я тебя с ней, хочешь, познакомлю, и Миланову свою забудешь. Вот и шевелюра у тебя с инейком, а молодой. Девчата таких любят.

Вошли в молодой березняк с мокрыми после дождя листьями. Повсюду зажигались капли — и на листьях, и в траве с синевшими колокольчиками, с пурпуровыми цветами болотной герани: было влажно, тепло, от пригретых стволов вился парок, и в воздухе горьковато пахло березовой корой.

— Человек тот, к которому идем, — Чигирев, полицай бывший, — заговорил Мильгунов. — Потом он, правда, в партизаны ушел. Никто в том отряде не знал, кем он был. Так и воевал. А наши когда пришли, признался, что когда-то немцам служил. Что ж, срок дали. Когда он из заключения вернулся, братнина жена его приютила. Живет пока у нее.

Мильгунов обошел по скошенной траве мочажину, заросшую по краям камышом, с черными, словно бы обуглившимися початками, и, выйдя опять на тропку, продолжал:

— Мне, браток, одна история покою не дает, потому и иду к нему.

Дело-то какое было, в войну еще. Сидел я в секрете с одним товарищем. Весна была, черемухой пахло, воздух — хоть пей. Соловьи поют — друг перед дружкой соперничают. Благодать, кабы не война. А на войне от всей той благодати сердце горем обливалось.

Сумерки были. А какие в мае сумерки? Так только, по времени в сон клонит. Вдруг видим: со стороны Озер красная ракета поднялась, вторая, за ней третья. «Какой-то сигнал, не иначе», — думаю.

Доложили об этом в отряд. Тут же и снялись мы. А через час на это место каратели нагрянули налетом со всех сторон. Пошастали они по пустому месту — назад идут, а мы их у моста и ждем. Тут и гостинцы поставили. Была встречка! После той встречки они на наш лес только из Озер поглядывали.

Кто-то предупредил нас, сигнал подал — те три красные ракеты. Не будь того сигнала, полегли бы мы, конечно, и росла бы из наших костей малина-ягода.

Кто тот человек, который предупредил нас? Командир нашего отряда Жигунов, конечно, знал, кто. Но в то время не все говорилось. Жигунов и комиссар отряда Батраков погибли. Сейчас, как вспомню, что таких людей нет, заненастит у меня на сердце.

Так и осталась вся эта история загадкой. А ведь человек-то был, не сами же ракеты поднялись. И говорят, браток, слух такой прошел, будто сигнал тот девка дала — фамилия ее Максимова, а кто такая, и не знает никто.

Опять из той давности донеслось до меня ее имя. Я уж не знал, что и думать.

— Вот и иду к Чигиреву, — продолжал Мильгунов, — может, что слышал, когда в Озерах прихлебайничал. Это уж, будь уверен, какой они за тот сигнал розыск вели.

Чигирев жил в Дракине — на хуторе среди леса, где было так тихо, что мы слышали, как за плетнями в ульях гудели пчелы.

Перед проулком, затравевшим густой крапивой, одиноко стоял мужчина в накинутом на плечи ватнике, в калошах на босу ногу. Это и был Чигирев.

Мы подошли к нему. Мильгунов посмотрел ему в глаза, но тот не встретил его взгляда — вильнул на дорогу мутными от тоски глазами.

— Мы к тебе, — сказал Мильгунов.

— Милости просим, — проговорил тот и пошел вперед, опустив голову и выставив острые локти.

В избе, где было душно и пахло кислым тестом, он убрал со стола горлач, в котором зло зудели мухи, пригласил нас сесть.

— Кваску не угодно ли?

— Не, избавь, — сказал Мильгунов. — Подыхать буду, Чигирев, а из твоих рук ничего не приму.

Чигирев трясущимися пальцами поднес огонь к погасшей цигарке, и я увидел, как побледнело его лицо.

— Довольно! — сказал он. — Что было на мне, то я своей кровью смыл. Другое послушай. И я не без правды. Плохо мне было. Безумничали надо мной на каменном полу. Что ж, подыхать? Нет, я подыхать так не хотел. Согласился служить, чтоб за это безумство потом лютую ненависть исполнить над ними. Вот и Миланова безвестно пропала, потому что без справки-то она — проклятая сволочь. А кто ей даст такую справку, что не партизана она убила, а предателя? Он, Будаков-то, отряд ваш и выдал.

Огненно-жгучая дрожь охватила меня. Что я услышал! Мильгунов медленно отодвинул горлач, мешавший видеть Чигирева.

— Побег-то был немцами устроен, — продолжал Чигирев. — Задумали Будакова на волю выпустить, чтоб и дальше с немцами сотрудничал. А Миланова и подсекла его. Те двое ушли, поди, и сейчас живы, а Будакова зарыли. Кисло, очень кисло комендант поздравлял Миланову с удачным выстрелом. Она будто ничего и не знала, выслужиться, дескать, хотела… А потом уж после случайное открытие произошло. Начальник гестапо Гринау очень Жигуновым интересовался. Сведения такие были про Жигунова: командовал он в бою за деревню Дебрево. Дотошно про этот бой все разузнал: установил, что тогда был взят в плен один человек — девушка. Отправлена в лагерь «Казенный лес». Оттуда бежала. А начальник гестапо словца-то, какие из леса доходили, мимо уха не пропускал. Вот и дошло словцо, что Миланова в лагере была. Послал он в тот лагерь ее карточку. Ответ и пришел: действительно, такая у них в лагере находилась — бежала. Фамилия ее Максимова!

Мильгунов торопливо скрутил цигарку и, не сводя глаз с Чигирева, бросил мне кисет.

По окнам вдруг, как искорки, заблескали брызги: шел дождь светящейся под солнцем полосой. Вот в такую минуту узнал я про тебя, Катя! Что ж дальше-то было с тобой? Я боялся, что не услышу, что скажет Чигирев: так зашумел дождь.

— Неуловима была Максимова, — говорил Чигирев. — Они искали ее, а она, оказывается, рядом была.

Стали за ней наблюдать: с кем связь имеет. Глаз с нее не спускали. В западню попала, крышка-то и захлопнулась. Некуда ей было деться.

Велено было убрать ее. Поздно вечером, когда из комендатуры она шла, схватили ее — я и двое гестаповцев. В лес заволокли. Тут и должны были ее прикончить, а потом сказать, что партизаны, мол, убили — и концы в воду.

Возле ручья достал я пистолет и двоих гестаповцев застрелил. А ей руки развязал.

«Уходи!» — говорю.

«Нет, — говорит, — у меня девочка там».

И назад пошла. Какая девка была!.. Нагнал я ее.

«Я, — говорю, — пойду. У кого девочка?»

Ждала она в условленном месте. Я пошел и принес ей девочку. Расстались. Она своей дорогой пошла, а я своей.

Осталось добавить мне немногое.

Когда мы вышли от Чигирева, Мильгунов повторил его слова:

— «Она своей дорогой пошла, а я своей», — и после раздумья добавил: — Ее дорога вела к своим. У своих и спрашивать про нее будем.