Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Лесники оживились и засмеялись.

— Я серьезно, — сказал Алексей.

— Ежели для праздника, то под снегом брусника — вечнозеленая, сказать, диковина, — посоветовал один из лесников.

После праздничной вечеринки поздно ночью Поля вернулась в свою комнату, включила свет. В комнате — кровать, письменный стол с ящиками да зеркало на стене. Подошла к нему, сняла с платья белый воротничок. Задумчиво посмотрела на себя.

«И опять я одна», — подумала она. Люди были, и хорошие люди, но, как бывает, по первой своей любви человек ищет то самое ожидаемое чувство, и потому одинок, что не находит его, все что-то не так, чего-то не хватает, не узнается той радостью, какая была в мечтах.

Кто-то постучал. Поля вышла в сенцы, открыла дверь в непроглядную черную мглу.

— Это вам… — сказал кто-то из темноты радостным шепотом и сжал нахоложенной и в то же время горячей рукой ее руку.

В свежем с морозцем воздухе Поля почувствовала смолистый запах хвои.

— Кто здесь? — спросила она.

Но никто не ответил ей, она только услышала скрип шагов по крыльцу и по снегу. Что-то легко трепетало от ветра в ее руке.

Вернулась в комнату. В руке — зеленые с глянцевитыми листочками кустики брусники. Она удивленно глядела на них и, не веря, чуть-чуть притронулась губами к озябшим листикам; влажно пахло от них пресным духом подмерзающей капели.

«Кто он?..»

Поля выбежала на крыльцо, потом на дорогу. Черная мгла вокруг как бы дышала на нее ветром ночного моря… Море!

Было это три года назад. Далекое море вдруг волнами мягко плеснулось ей в ноги, когда она вышла на берег.

Под зеленовато-прозрачной водой, на камнях переливался оранжевый и золотистый свет солнца — это у берега, а там, дальше, густая синева, из которой мокро и черно поблескивала скала.

Тоненькая и стройная Поля надела голубую шапочку; резина стянула голову, закрыла уши, и стало тихо-тихо.

Она окунулась и поплыла к той далекой среди моря скале. Плыть было легко. Она посмотрела вниз, в воду; там мигало что-то — подводные скалы. За ними — чернота. Страшно!

Легла на спину и теперь видела небо и чаек.

Вот и скала. Волны разбивались тут и шипели, крутилась стремительно пена в воронках. Уступы остры и скользки, заросли ракушками. Она устала, едва забралась на скалу, легла на ее теплую и гладкую вершину и удивилась, что оказалась вровень с обрывистым берегом, за которым расстилалась степь. Там, на обрыве, но не у самого края, а дальше, в степи, стоял человек в пылавшей от заката рубашке.

«Он даже и не знает, как красив отсюда», — подумала Поля.

Когда пляж уже опустел — только на пристани сидели рыбаки с удочками, — Поля вышла на берег. Море было сиреневым и алым там, где тонуло солнце.

Она поднялась на обрыв. Вот он, тот человек, которого она видела со скалы. Поля даже остановилась. У него была совсем седая голова и молодое, удивительно юное лицо. Художник стоял на коленях в пропыленной полыни перед подрамником, державшимся на каких-то кольях с корой.

Все купались и загорали на песке и камнях, а он работал, и так каждый день. Поля проходила мимо него к морю — уплывала на ту скалу, ложилась лицом к степи. Что он там писал на своем холсте в выжженной степи?

«Неужели так счастлив своей работой, что ему ничего не надо, кроме работы? — думала Поля. — Почему он совсем седой? Верно, что-то было в его жизни?»

Как-то в столовой она услышала разговор о художнике.

— Что он там малюет? — спросила женщина с знойно-темным от загара лицом.

— Я видел, — ответил ей мужчина, сидевший за столиком напротив. — Какая-то бездарная жидкость, изображающая море. Можно только удивляться его упорству и, я бы сказал, даже его счастью, которое бывает от заблуждения или микроскопических потребностей, как вот у этой мухи: впилась в сахарную песчинку и счастлива.

— Вы злой, — сказала Поля и покраснела, ей стало стыдно и за себя, что могла так сказать, и за людей, которые, пережевывая еду, спокойно оскверняли человека.

— Девушка, выпейте валерьянки. — Женщина, затеявшая разговор о художнике, уничтожающе-брезгливо посмотрела на ее ноги. Но ноги были стройные, загорелые, на них чисто поблескивала морская соль.

Поля стремительно встала и покинула столовую.

В последний день отпуска она простилась со скалой и с морем. На память взяла из воды плоский камень с матовыми, голубыми жилками.

Она еще стояла в воде, когда он неожиданно сошел с берега, бросился в море и сильно поплыл к той скале, поднимая над волнами сверкающие на солнце руки.

Теперь она поднялась на обрыв. Как обидно: сегодня ей уезжать!..

А вот и подрамник на кольях. Что там?

На холсте кусок корявой и сухой земли, с пропыленными кустами полыни и цикория в голубых цветах на серо-зеленых стеблях, с охапками свившегося донника — край степи, последний ее предел перед безбрежным морем.

Она оставила записку под камнем: «Прекрасно».

С тех пор она ни разу не видела художника, но помнила о нем постоянно. Может, потому помнила, что невозможно было забыть море, и степь, и тот кусочек холста — весь тот самый чудесный в ее жизни месяц.

На столе лежал плоский камень с голубыми нетускнеющими прожилками, рядом — стакан с зелеными кустиками брусники. И камень напоминал о поле, о море, а веточки брусники словно зацвели для нее.

Вот и лед на Угре тронулся, раскололись белые поля, поплыли с шорохом и с хрустом среди затонувших олешников и черемух.

В начале апреля Алексей был случайно в Высоком. Кино посмотрел. После кино возле клуба закружились под гармонь пары.

Глядел Алексей на круг, где гомонил этот водоворот весенний, и талой землей пахло, и духами, и дымком от папирос, то чья-то юбка взметнется, то чья-то улыбка поманит. Только чьи же это глаза такие красивые? Ждал, когда она снова взглянет. Поля! В коротком пальтеце, стянутом пояском, полушалок вьется белой черемухой.

Он и не узнал ее сразу в полушалке, не думал, что она тут, глядел на всех без отличия, и все-таки пробилась ее красота, тронула и повела за собой, и теперь он, будто вновь, увидел ее, как она держалась за плечо Балмасова, гибко откинувшись, как тот кружил ее, и сильно, и радостно, земля из-под каблуков его летела, и так закружил, что, когда смолкла гармонь, Поля, качаясь, со смехом, едва прошла по кругу.

Балмасов не отходил от нее ни на шаг.

— Пора домой, — сказала Поля.

— Попробуйте разбить мои руки, если они — оковы для вас, — сказал Балмасов и крепко сжал кончики со пальцев.

«Немыслимо. Он еще навяжется провожать меня», — с раздражением подумала она.

— Мне пора, — повторила Поля.

— Далеко! Но для вас могу достать даже самолет, и только потому отдаю предпочтение машине, что надеюсь где-нибудь увязнуть с вами на всю ночь.