Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

— А и с ягодкой, что без ягодки, — своего не минешь.

— Раз не минешь, так и вдарь, чтоб вся твоя карусель закружилась. А пока хоть клячу свою пощекочи, а то она уж совсем на оглоблях повисла.

Алексей глядел в поля. На самом краю неба, над белизною снегов — синяя, как из радуги, полоса.

«Красива, — думал Алексей о Поле. — Как я прежде ее не видел? А теперь опоздал, конечно, опоздал, и нечего на вздохи зря воздух переводить. Но вдруг — не поздно? Что бы такое сделать, хоть на миг внимание ее приковать». И он засмеялся, когда вдруг подумал, что, как мальчишка, возьмет да прыгнет перед ней с крыши в сугроб.

Приехали в Высокое. Балмасов пригласил Алексея к себе.

Снимал он комнату — горницу в пятистенке, у Франи Шелестовой. Третий год она без мужа жила: поехал на шахты работать — там и привалился к шахтерочке.

Франя накрыла на стол — огурцы поставила, яичницу с салом, берестянку с яблоками и мороженой рябиной — ледок на засохших, в зеленых крапинках листьях. Затускневшие испариной, краснели гроздья; в избе сразу посвежело от тающей холодизны, терпко, как спиртом, запахло рябиновым соком.

Балмасов бросил в рот щепоть ягод:

— Жилы, говорят, прочищает от всякой гари и копоти.

Франя куда-то засобиралась, зашла в горницу в пальто и в полушалке.

— Дела у меня, — сказала и попрощалась с Алексеем.

Он встал и крепко сжал ее руку.

— Расцеловал бы я вас, — сказал он восторженно, а она подумала, что пьян, раз так весел.

— Давно бы себе жену завел, а то, гляди, и опоздаешь к своему поезду. Придет другой — там девчатки молоденькие, что и радость, — место уступят, как престарелому.

— Человек не стареет в чувствах, — ответил Алексей. — Они, как листья: одинаково зеленые на старом и на молодом дереве.

Балмасов через окно посмотрел, как Франя прошла по улице.

— Вот идет женщина, и никто не знает, какая у нее страсть на душе. Я тебе скажу. Страсть ее — я, и это она, страсть ее, меня к поезду торопит. Но забывает, что в поезде она не одна. Там есть и другие женщины, и я, кажется, увидел случайно одну в окне. К такой я и сам на ходу прыгну, а коли разобьюсь — туда и дорога, если не сяду с ней рядом.

— Кто же она? — спросил Алексей.

— Узнаешь, погоди.

Балмасов стал закусывать. Руки его, большие и белые, по-мужски сильные, умело держали нож и вилку, которыми он резал и подхватывал ломтики яичницы с салом. Все это делалось быстро, ловко, с разговором.

— Ты вчера, верно, за труса меня посчитал? Не пошел, мол, испугался. Факт налицо. А бывает, по факту судят и даже на всю жизнь крест ставят за один факт. В общем-то мне все равно, за кого ты меня вчера посчитал. Я весело гляжу на тебя, на всех гляжу весело, не боясь, что какой-нибудь факт, как репей, за меня зацепится. Просто живу и работаю, получаю пособие в виде зарплаты на еду, на всякую там одежду. Ценю, особенно осенью, ночью, когда ненастье. Я даже счастлив бываю под этой крышей, когда кто-то на грязной станции сидит или бредет дорогой от дома… За дружбу, Громшин! Рад, что ты моралью меня не зализываешь. Я ее притоптал бы, эту мораль, потому что она, может, во всем и виновата, что я такой: только честно тружусь, на большее не способен. Увлекшись моралью, прозевал местечко под солнцем.

— Место под солнцем — наш луг, зорька с соловьями, — сказал Алексей.

— Твое умиление — ангельское. А между тем какой-нибудь подлец катит сейчас с любовницей к теплому морю, и ты дай ему дорогу. Я наблюдаю, терпеливо наблюдаю и ликую, когда им с хрустом сворачивают шею, и они потом иногда робко просят меня подвезти. Тут уж дай мне дорогу! Грязью обдам, а нет — плеткой врежу. Вот и сволочь — для одних, а для других — мило́й человек, и изволь кто постигнуть меня по фактам!..

Алексею пора было идти. День не так уж долог, а до дома двенадцать километров.

— А то побудь? Успеешь. Кто тебя дома-то ждет? Подушка! Она и у меня найдется.

На площади в снегу увязла машина. Ее тянула на тросе другая машина, груженная сеном, и, когда рев мотора затихал, слышался на ветру сухой звон осоки.

Алексей шел и думал о Балмасове. Что с ним? Неужели так и живет с этими взбешенными мыслями? Откуда они?

У Алексея Громшина волосы в рыжину, и лицо с рябинками, приметно высок, но сутулится. Зубы у него как репа, и, когда улыбается, видно, что молод еще, и от улыбки светлеет голубизна в его глазах.

Работал он в Темьяновке лесничим. Жил с матерью в большой рубленой избе на краю деревни. Изба огорожена плетнем, перед окнами яблони и вишни, которые посадил отец. Давно уж его нет, нет и могилы, и сосенок, среди которых белели кресты: все смела и пожгла война. Теперь тут раскинули свои крепкие ветви дубки.

Восьмого марта Алексей поздравил мать с праздником, поцеловал ее. Все сделала старость — завьюжила сединой волосы, посекла лицо морщинами, но бессильна была погасить доброту в глазах этой женщины.

Подарил Алексей матери вя́занку.

«Зря потратился: ватник есть», — хотела сказать сыну Арина Петровна, но так он был рад, что кофта пришлась в самый раз.

— Одна и была эта кофта, — сказал он. — Очень мне понравилась.

— Спасибо, Алешенька!

— Только чур: носить, а не беречь.

«Сносить не успею», — подумала мать.

Воздух на дворе влажный, с теплынью, пахло от хлевов преющей соломой, но еще не весна, еще сверкала вокруг снегами зима.

«Что бы е й подарить? Что? — идя по дороге в контору лесничества, думал он о подарке Полине. — Духи? Это все дарят. А ей нужно что-то необыкновенное — например, пласт синего неба. Взять и принести. Эх, все фантазии! Что же ей подарить? Часы какие-нибудь? Может и не взять. Должна бы носить их и помнить всегда, что я подарил, а ей, может, вовсе и не хочется про меня помнить? Цветы! Где их найдешь? А ты найди, фантазию в настоящие живые цветы воплоти, тогда, значит, и любишь».

Контора лесничества на отшибе села, под соснами. Тут же сараи с плугами, боронами и лущильниками, опрыскиватели, конюшня, хранилище для семян.

Сама контора — небольшая изба с двумя окнами и печью, стол и карта леса на стене.

Печь уже топилась, когда пришел Алексей. Четверо лесников ждали его. У одного в обходе была самовольная порубка.

— Кто рубил? — спросил Алексей.

— Злыбина Марья. След к ее избе привел. Лес под снегом замаскирован.

Знал Алексей Марью, и кого он тут не знал! Марья — вдова, муж на войне погиб, двое детишек.

— Ты ей передай, что, если повторится, — будем штрафовать, — сказал Алексей, а про себя подумал: «Какой от детишек штраф возьмешь, и она знает, что никто с детьми ее не накажет». — Надо как-то предупреждать порубки заранее.

Подписал бумагу — договор с колхозом на распилку леса в лесничестве — и, когда подписывал, спросил:

— А цветов в лесу не видно?