Инга Петкевич - Лесные качели

Но одного закона возмездия Егоров, пожалуй, не знал, а если знал, то втайне надеялся его избежать. Любая жизненная ошибка, драма и трагедия главного героя, в любом конфликте, порождает цепную реакцию боли, страданий; и часто бывает, что основной удар принимают на себя самые невинные, косвенные участники драмы. Герой волен как угодно распоряжаться своей судьбой, вплоть до полного самоуничтожения, а близким и родственникам ничего не остается, как расхлебывать заваренную им кашу, то есть страдать, болеть или даже гибнуть за компанию с главным героем. В «Гамлете» первой гибнет самая невинная из участников трагедии — Офелия. Ромео и Джульетта самовольно ушли из жизни в наивысшей точке своей осуществленной любви, а злополучным родственникам ничего не оставалось, как всю жизнь мучиться раскаянием и оплакивать потерю. Любая молодая мать знает эту роковую связь собственной жизни с жизнью своего ребенка. Стоит ей зарваться, нарушить законы нравственности, добродетели или просто здравого смысла, любой ее проступок тут же отражается на самочувствии ее ребенка, и тем сильнее, чем меньше ребенок. Особенно в этом смысле восприимчивы и уязвимы именно грудные дети, что лишний раз доказывает естественную биологическую природу человеческой взаимосвязи.

Егоров был одинок в этом мире и не совершал никаких преступлений, но он зарвался, дал волю своим страстям, потерял себя и контроль над собой. Любая страсть почти всегда неуправляема и губительна и для самого героя и для его окружения. Что ждет его, Егорова? Он давно не дорожил своей жизнью, он с благодарностью принял от судьбы этот тяжелый дар запоздалой страсти. Но Зуев?

Егоров тщетно уговаривал себя, что Зуев тут совершенно ни при чем, но больше всего боялся именно Зуева.

В этот зловещий промозглый вечер в фойе кинотеатра, когда сумрачная, озябшая Светланка, отворачивая от него свое анемичное личико, с тоской заглядывала в холодные кривые зеркала и он из-за ее спины перехватывал в зеркале ее равнодушный взгляд и видел собственное жалкое отражение — зеленовато-серое старое лицо, потертый жалкий макинтош…

— Не смотри на меня, — просила она, — я нынче некрасивая.

Она, зябко поеживаясь, глубоко засовывала озябшие руки в карманы куцей нейлоновой курточки и отворачивалась от него, удаляясь все дальше и дальше в бесконечность, а он тщетно ломал голову, как бы ее утешить и ободрить, какой подвиг для нее совершить.

«Милая, — хотелось бы сказать ему, — в таком жалком виде ты мне только ближе и дороже».

Светланка была по-прежнему молода и здорова, и ничто не могло прекратить ее постепенного удаления и предотвратить неизбежную развязку, как ничто не могло сократить участка пути, который разделял их во времени. Еще несколько судорожно отвоеванных у судьбы мгновений счастья, и все будет кончено, ее не станет… И, совсем уже теряя голову от унылой безнадежности этого злополучного вечера, он шепнул Светланке на ухо, что дома ее ждет подарок. (Он решил подарить ей золотую Катину брошь.) На мгновение ему удалось вернуть Светланку к жизни, она заинтересованно посмотрела на него и даже зарделась от удовольствия. Она очень любила подарки. Жизнь ее вовсе не баловала, в искренней ее благодарности сомневаться не приходилось. По его торжественному тону она поняла, что подарок будет не пустяковый, и сгорала от любопытства.

— Ну какой, какой, скажи, какой? — совсем по-детски клянчила она и нетерпеливо теребила его руку.

— Потерпи, узнаешь, — улыбался он, заранее предвкушая ее горячую благодарность и тщетно подавляя в себе чувство стыда за предательство Кати.

…И тут же последовало возмездие. Зуев стоял перед ними, нахохленный, серый и взъерошенный, как замерзший воробей. Он обалдело хлопал глазами и бледнел. Вначале они еще что-то говорили, потом замолчали и не могли уже выдавить ни звука. На лице Зуева остались только губы такого синего цвета, будто бы он только что ел чернику. Мороженое таяло у них в руках, а сами они будто заморозились. Топтались на месте, с нетерпением ждали звонка, но его все не давали, и это было ужасно.

Первой не выдержала Светланка.

— Мне кажется, я тут лишняя, — проворчала она, выбросила мороженое в урну и ушла разглядывать плакаты.

Зуев все бледнел. Егорову показалось, что сейчас Зуев его ударит. Он как-то жалко усмехнулся, хотел что-то сказать, но поперхнулся и закашлялся. Зуев будто очнулся.

— Все вранье! — гневно произнес он. — Одно вранье! — Он развернулся и пошел к выходу.

Егоров глядел ему вслед. Вот он врезался в какого-то дядьку, тот окрысился, и грозный, яростный мат взорвал гнетущую тишину кинотеатра.

В тот же вечер Зуев сбежал из интерната. По вещам, которые он взял, Егоров уяснил для себя, что мальчишка отправился в путешествие. Сначала он полагал, что Зуев подался на юг, к отцу. Потом еще одно подозрение возникло у него в голове. Надежд на успех было мало, но он поехал.

Накануне отъезда Светланка устроила ему дикий скандал с истерикой и даже битьем посуды.

Она очень страдала от холодов и боялась приближения зимы. Еще в начале их романа Егоров пообещал ей, что глубокой осенью отвезет ее на Кавказ, где давно ждал его один старый друг. Всю осень Светланка мечтала об этой поездке и готовилась к ней, сшила себе несколько платьев, купила Егорову вельветовые брюки и куртку. Приближались осенние каникулы, у Егорова набегало почти две недели отгула, и вдруг все планы рушатся, и все из-за этого прохвоста Зуева. Еще в лагере Светланка не понимала, боялась и не любила его.

— От таких головорезов всего можно ожидать, — предостерегала она Егорова. — Вот помяни мое слово, ничего кроме преступника из него не выйдет.

— Вот я и не хочу, чтобы вышел преступник, — возражал Егоров. Они уже не раз спорили на эту тему.

— Он или я! — кричала она в последний день. — Вместе нам тут делать нечего. Он одержимый, только и мечтает, как бы изнасиловать меня. Я боюсь, я его просто боюсь! — в исступлении кричала она и швыряла об пол чашки.

Егоров пытался утихомирить ее, но тщетно, — она была невменяема. Собрала вещи и исчезла в неизвестном направлении.

Егоров тоже собрал свой рюкзак и наутро отправился на поиски Зуева.

Глубокой осенью, когда почернелая от сырости платформа «105 км» уже совсем было приготовилась к зиме, с поезда сошел одинокий пассажир. Время грибников давно миновало, и все вокруг было безлюдно. Тихий, сумрачный осенний денек будто дремал в душном и густом тумане. Воздух был тяжелый и влажный, как в парилке, где веником служит сосна. Из-за угла платформы вышла сорока, она медленно пересекла платформу по диагонали и тяжело спрыгнула на рельсы. У нее отсырели крылья, или просто лень было ими двигать.