Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Со стороны трудно угадать в этом доме и прилегающих к нему постройках санбат — санитарный батальон дивизии, — если бы не крытая брезентом машина с большим красным крестом, стоящая одиноко, словно конь у коновязи, да снующие по двору девушки в шинелях и ватниках, накинутых на белые медицинские халаты.

Надя Семенова — тоненькая, высоконькая санитарка — совсем молоденькая, почти девочка, ей и восемнадцати небось нет. У Нади широкие черные брови, светло-синие глаза, вздернутый носик и ямочки на щеках. Это придает ее лицу неунывающее, вечно смешливое выражение. Когда Надя смеется, то прикладывает к губам ладошку, словно стесняясь своего веселья. Руки у Нади теплые, а ладошки твердые, с круглыми бугорками мозолей.

Вот толкнула она коленкой дверь с улицы, поставила ведра с водой в сенях на широкую скамейку, сбила снег с валенок, скинула их у порога и, сунув ноги в серые мягкие тапки, прошла в теплый широкий коридор.

— Давайте посуду, тетя Клава! — крикнула Надя немолодой нянечке с круглым добродушным лицом.

— Собирает… — махнула рукой нянечка. — Пусть собирает потихонечку…

И Надя улыбнулась, зная, о ком идет речь.

Прошло десять дней, пока Женька окончательно встал на ноги. Военврач Лось сказал, что с головой Женьке не везет: еще один такой удар — и быть Женьке дурачком или… писателем. Сотрясение мозга какой-то там степени, Женька не уловил какой, да рассечение покрова затылочной кости… Второй раз за войну Женьке штопали голову. Если верить пословице, что бог любит троицу, Женька был согласен и на третий раз. Только чтоб не до смерти.

Он еще не вставал, когда навестил его Мещеряков. Комиссар рассказал Женьке, чем кончился налет немцев на участок батальона связи. Группу фашистов остановили дорогой ценой. Но фамилии погибших связистов Мещеряков не знал, знал только своего знакомого — Урынбаева и что тот погиб, ведя за собой бойцов в контратаку.

Комиссар тогда сказал Женьке:

— Друга нашего, Сашу Зайцева, к Герою представили.

Женька широко улыбнулся и спросил:

— А сейчас где Саша?

С ужасом понял Мещеряков, что Женька и не знает о гибели сержанта, что телефонная трубка, протянутая Женьке раненым, как думал мальчик, другом была зажата в его уже мертвой руке… Комиссар засуетился, стал поправлять одеяло, бормоча:

— Лежи, Берестов, лежи… Скоро поправишься… Скоро поправишься… Лежи пока…

А Женька продолжал улыбаться и не повторил своего вопроса, чего так боялся Мещеряков.

О Сашиной смерти Женька узнал случайно и позже. Узнал из разговора. Кто-то «прокинулся», как говорится, словом: «Их было двое, сержант погиб, а мальчишка чудом уцелел…»

Господи, сколько может выдержать маленькое детское сердце! Оно трепещет и замирает в худеньком тельце, разрывается от безысходной обиды, от беспомощности и жалости, от великой несправедливости и тоски, снова и снова привыкая к боли и одиночеству.

Женька два дня не мог есть, он лежал, повернувшись лицом к стене, и плакал. Наверно, ему казалось, что он плачет. Плакать он уже не мог, потому что слез у него больше не было. Ничто вокруг не вызывало у него интереса: ни соседи по палате — раненые бойцы, каждый день докучавшие хирургу «когда нас выпишут?» — ни врачи, ни медсестры… Женька воспринимал только одну из них — Надю, ее лицо, глаза, теплые твердые ладошки и тихий голос. Может, это от одиночества? Верно ведь, человек не может быть один. А Еремеев? Командир был далеко и в каком-то тумане… А надо же кому-то сказать о своей боли, сейчас, немедленно! И когда пришло наконец Надино ночное дежурство, Женька не выдержал:

— Знаешь, Надь, моего друга убили… А я и не знал… Я думал… — Женька больше не мог говорить.

И Надя сразу учуяла это. Она закрыла ему ладошкой рот, наклонилась и поцеловала в щеку. Какие у Нади мягкие, прохладные губы! И в этом простом движении девушки было столько искренности, что Женька вдруг успокоился. Так и уснул, держа в своей руке теплую Надину ладонь.

На следующее утро он встал, сам поправил одеяло и подушку.

«Ого! Талисман мой!» Костяной медвежонок лежал под подушкой, словно грелся в клубке из тонкой металлической цепочки.

Вид у Женьки самый что ни на есть фронтовой. Голова перебинтована. Торчит только одно ухо. Лицо от этого стало маленьким и смешным — глаза, нос да рот. На мальчишке халат с завернутыми рукавами и наскоро подшитый в подоле.

— Ну, Евгеша, ты сегодня в порядке, — говорит раненный в руку боец на соседней койке. — Теперь сам черт тебе не брат.

— Голова-то не кружится? — озабоченно спрашивает другой.

— Сейчас не кружится, — серьезно отвечает Женька.

И вдруг боец, лежащий у окна, сказал:

— Ничего, скоро выписка тебе будет.

Женька нахмурился, ставит на табурет собранные миски-ложки и садится на койку. Кто-то спросил:

— Ты чего, Жень, или нехорошо?

— Отвяжись от него. Не видишь? — говорит тот, что с костылем. И к Женьке: — Не горюй, браток! Такая есть война. Домой поедешь, своих повстречаешь… Вся жизнь впереди. Живи не горюй! А мы уж как-нибудь тут не промахнемся. А, ребята?

В ответ одобрительно зазвенели койки.

— Да мешок готовь! Мы тебя без подарков не отпустим. Фронтовик должен возвернуться домой с добрым пайком.

А Женька вдруг сообразил, что даже не знает имен этих людей, которые к нему всей душой… Ничего, так бывает в жизни. Главное — память, а имена… Имена потом и придумать можно.

В дверях появилась медсестра.

— Берестов! На выход. Девушка к тебе.

Трудно сказать, кто был более удивлен, сам Женька или его товарищи по палате.

В коридоре на скамеечке у дверей сидела Лена. Завидев Женьку, шлепающего к ней по коридору, девушка заплакала. Женька тоже набычился.

Лена встала, быстро обняла его и зашептала на ухо:

— Женечка, я ничего спрашивать не буду. Ты мне только адресочек оставь. Мне ведь и написать некому… — И вот тут она не выдержала. — Сашеньку очень жалко… Женечка, Женечка… И тебя теперь скоро отправят… И Катюхи больше нет… И Волкова, и Генералова, и Урынбаева… И Жорика, парикмахера…

— Как нет?.. — по ногам и спине поползли мурашки, Женьке сразу стало зябко.

— А в том бою. Когда тебя и Сашеньку отправили… Маслов всех повел… Атака была. Рукопашная… Маслов таким оказался!.. Герой прямо. А как он плакал над Катенькой… В госпитале он сейчас… Знаешь, никого из наших не ранило даже, или убитые, или целые. Удивительно!

Женька молчал, уставившись на кончик Лениного сапога, и кивал головой.

А со двора вдруг послышался знакомый звонкий голос:

— Да я только на минутку! Попутно я. Что ты такая цапучая?!

И тут же следом за дежурной санитаркой вваливается в дверь не кто иной, как сам Коля Якименко. Вошел и сразу напоролся на Женьку и Лену.