Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

— Давно, Олег Андреевич… Все не выберусь. Сам знаешь…

— Поздравил бы воспитанника с «Гвардией», вернее сказать, пока только с этим, — Маслов хитро посмотрел на капитана.

— Ну, если ты такой заботливый, — улыбнулся Еремеев, — дал бы на часок мотор, хоть в одну сторону, елки-моталки… Извини, не учел… — вдруг сказал Еремеев, вспомнив, что Маслов после госпиталя еще ходил с палочкой, припадая на раненую ногу.

Но Маслов, как мы уже знаем, не любил отступать.

— Бери, Сергей Михайлович. Одна нога там, другая здесь. Привет передай… Ох и не любит меня твой Берестов!

— Да что ты! Просто не знаешь этого мальчишку! Душа нараспашку! Елки-моталки!

— Ладно тебе, уж и пошутить нельзя…

Они сидели на поваленном дереве и молчали. Припекало солнышко, и совсем не думалось о войне… Бывает же такое с людьми — не хочется говорить ни о чем и ни о ком, просто сидеть рядышком и молчать, молчать сразу обо всем на свете.

— Ты чего медаль не носишь? — вдруг спросил Еремеев.

Женька улыбнулся. Расстегнув карман гимнастерки и достав медаль, долго держал ее на ладони.

— Вот она…

— Зубной порошок есть? — деловито осведомился Еремеев. — Почистить надо, чтобы блестела.

— Почистим, — так же деловито ответил Женька. И вдруг спросил: — А не накажут? Без документа…

— Так вся дивизия знает. Сам генерал, елки-моталки!

Потом они бродили в лесу и снова молчали. Мужчины! А как иначе назвать их теперь?

На прощание Еремеев прижал к себе Женькину голову, долго стоял так, чувствуя запах мальчишеских волос, и вдруг сказал:

— Ты все Калашниковым бредишь. Говорил мне Зайцев… Подумай. Разве мало ты дел сотворил? На взрослого мужика хватит. Побереги себя, слышь, Жень… А там сам гляди, ты ж упрямый как вол, елки-моталки, — и добавил совершенно серьезно: — Непредсказуемый ты человек, Берестов.

Женька был поражен. Он в тайне хранил это свое сокровенное, а Еремеев словно орешек раскусил… Но Женька не вскинулся, не сделал удивленных глаз.

— Я подумаю… — тихо сказал он.

Пасмурным днем, 9 мая, ровно за три года до великой Победы, в центре небольшого поселка, на широкой поляне, перед двухэтажным зданием школы, где теперь разместился штаб дивизии, рдели полковые знамена. Они возвышались на правых флангах групп, прибывших для награждения. Перед строем поставлен большой длинный стол, покрытый красной кумачовой скатертью, и прямо на нем разложили ордена и медали. Справа от стола знамя гвардейской дивизии. У знамени караул — знаменный взвод. Все очень степенно и торжественно. Тишина…

И вдруг зычный голос прокричал:

— Группы, смирно! Равнение на середину!

На пороге штаба показался командир дивизии…

Женька, естественно, впервые в жизни на подобной церемонии. Он стоит, замерев, последним на левом фланге своей группы, напряженно вслушивается в знакомый высокий голос Маслова, читающего бумагу.

— Указ Президиума Верховного Совета СССР, — выделяя каждое слово, читает Маслов, — о присвоении звания Героя Советского Союза… сержанту Зайцеву Александру Федоровичу. Посмертно.

Саше? Зайцеву? Женькино сердце забилось, заныло…

Саша! Герой! Такой же, как Чкалов, Папанин!.. С кем еще мог сравнить своего друга Женька? Но Сашу Зайцева не воскресишь… Горечь и радость… Вместе! Опять — вместе.

А Маслов все выкликает звания, фамилии, имена, отчества… Командиры и бойцы, чеканя шаг, подходят к столу, где им вручаются награды.

А тут еще и дождь хлынул. Капал, капал да и хлынул, тот самый, что в «начале мая». Сплошная стена воды! Стол с документами и наградами тут же внесли в дом.

— Кому награды вручены, могут быть свободны, остальным зайти в помещение! — крикнул Маслов. И добавил: — Знамена в чехлы!

Зафыркали машины, увозящие награжденных. Загомонили бойцы, громоздясь на грузовики. Оставшиеся, кто смеясь, кто ругая дождь, побежали в дом.

В коридоре школы как раз в шеренгу по два и уместились. Открыли дверь класса и туда внесли знамя дивизии и стол. Маслов, стоя в дверях, уже выкликает фамилии согласно списку… Все четко, без волынки…

А по дощатому полу шагать куда звончее, каждый шаг с оттяжечкой получается. Это Женька умеет!..

Вдруг сосед больно толкает его в бок. Опять чего-то не усек!.. «Тебя», — шипит он. А Женька только теперь слышит «Евгений Петрович».

Как же это я? — спохватился Женька. Он шагал строевым шагом к дверям класса и видел сейчас только одного генерала — невысокий, худощавый, бледное продолговатое лицо и лысый, ну совсем лысый, как будто парикмахер каждый день его наголо бреет… Женька идет… Надо доложить? Или нет? — проносится в Женькиной голове. Хорошо, что генерал, улыбнувшись, заговорил первый.

— Вот, значит, какой у нас воспитанник! — И, повернувшись к начальнику штаба, сказал громко: — И на морковку вовсе не похож… Благодарю за подвиг! — тряхнул генерал Женькину руку. — Поздравляю с высокой наградой! — Он берет со стола и протягивает Женьке маленькую книжечку, на которой лежит орден, прижатый большим пальцем генеральской руки.

— Служу трудовому народу! — почти кричит Женька, забыв сначала повернуться лицом к строю. Конечно, все перепутал!

А генерал вдруг говорит:

— Слушай, Берестов, мы тут посоветовались… Может быть, тебе…

— Никак нет, товарищ генерал! — выпалил Женька, заранее предугадав дальнейшее.

Генерал, прерванный на полуслове, сделал обиженный вид и покачал головой.

— А чего бы ты хотел? Говори, раз отличился… — и, как бы оправдываясь за такую свою уступчивость, оглядев присутствующих, добавил: — Сегодня твой день. Заслужил.

Женька замялся и вдруг увидел Мещерякова. Он стоял в строю третьим от косяка двери, рядом с Ратовым, и упорно глядел на Женьку. Вдруг комиссар опустил веки. Или показалось? Да нет, точно! Опустил! Вот оно что, вот оно когда! И Женька сказал громко:

— Переведите меня к разведчикам, товарищ генерал!

Генерал удивленно поднял короткие тонкие брови, но сказал вполне серьезным тоном:

— Ладно, Берестов, если это твоя единственная просьба… Только ведь надо у командира спросить.

Худой, поджарый Калашников оказался тут же. Женька испугался с некоторым опозданием — ведь он не знал о присутствии «Учителя».

— Товарищ Калашников, возьмете воспитанника? — спросил Богданюк.

Калашников одернул гимнастерку, сказал твердо:

— Товарищ генерал, таким ребятам в школу надо ходить… — Он даже не взглянул на Женьку.

— Не хочет тебя Калашников брать. Ты понял это?

Несколько секунд длилось неловкое молчание. Женька оробел, но все еще стоял перед генералом, держа в руке книжечку с орденом, и вдруг решился, решился, как тогда, когда увидел на железнодорожных путях немецкие танки…