Владимир Сергеев - Непредсказуемый Берестов

Конечно, Женька не мог знать всего, что происходило в дивизии, но отголоском явился некий переполох в санбате. Женьку по два раза на день водили в комнату, которая называется «бельевая», и там вертели, крутили, снимая мерки, начиная с ног и кончая макушкой. Женька, затаившись, молчал, понимая, что ему шьют «одежку», как выразилась тетя Клава. А больше всех суетилась, не скрывая своей радости, Наденька. Она все ездила куда-то на медсанбатовском «газике», привозила и отвозила какие-то вещи… Женька ждал. Он делал безразличный вид, но с каким же нетерпением ходил взад и вперед по коридору, поглядывая в окна, постоянно ожидая того заветного, того долгожданного часа…

Одевание состоялось только в день выписки. В окна ярко светило апрельское солнце, снег сошел, и хотя земля была еще мокра и черна, вся природа вступала в долгожданную весеннюю пору. И Женька вступал в новую пору своей жизни. Ведь корреспондент сказал: готовься. И он готовился.

Но что могло сравниться с радостью, которую испытывает двенадцатилетний мальчишка, стоя перед зеркалом в своем «собственном» армейском обмундировании — от пилотки до сапог. Даже ремень Женьке выдали не брезентовый, а скроили из кожаного, командирского… А шинель! А петлицы!..

Ну что говорить о Женьке, если даже Наденька была счастлива.

За Женькой приехал сам Ратов. Женька сразу увидел, что тот повышен в звании, да постеснялся выразить свои поздравления. А Ратов, оглядев Женьку с ног до головы, заключил:

— Солидно, — и добавил тихо: — Где ушанка? Ушанку не бросай, холодновато вечерами… Учти.

Было очень смешно, когда шариком прикатился провожать Женьку военврач Лось и сказал:

— Я желал бы никогда больше с вами не встречаться, молодой человек.

— Да уж, пожалуйста, к нам — ни ногой! — добавила старшая сестра Инна Яковлевна.

Не обошлось и без тети Клавы.

— Мы тебя, Женечка, знать не знаем и видеть больше не хотим, — и вся она заколыхалась от смеха.

А Наденька стояла в стороне, смущалась, прикладывала ладошку ко рту и ничего не говорила, но Женька никого, кроме Наденьки, и не видел…

В машине Ратов сказал:

— Вовремя тебя выпихнули. Вот-вот пойдем дальше. А я не знаю, что с тобой делать… Запишу в мещеряковскую команду. Он тебе скучать не даст. Это точно!

Но после гибели Саши Зайцева смысл пребывания Женьки в артполку, казалось, отпадал сам собой, и надежда попасть в роту к Калашникову теперь не покидала маленького воина.

— Ты сейчас обвыкнись в своей новой работе, а то, что задумал, придет само собой. Вот увидишь. Ты уж мне поверь, — говорил Мещеряков, ободряюще хлопая ладонью по Женькиной коленке. — Я тебе моргну тогда. — Он, улыбаясь, глядел на Женьку так, словно что-то не договаривал или не мог сказать. Женька почувствовал это и не стал «канючить».

А через два дня после этого разговора дивизия снова пошла вперед и в составе своего корпуса продвинулась было — как сказано в сводке Совинформбюро — на сорок-шестьдесят километров, — но потом остановилась, ведя тяжелые оборонительные бои: немцы посуху двинули вперед свои танковые армии и свежие, снятые с полей Европы, пехотные дивизии. Сейчас уже было не до Женькиных дел, а тот, «временно отстраненный от боевой работы по состоянию здоровья», находился в распоряжении Мещерякова. Командир полка слов на ветер не бросал.

Однако всякое дело есть дело, а на войне вдвойне. Листовки, плакаты, сводки… — все, что можно было прочесть или просто увидеть глазами, лежало теперь в Женькиной сумке. В дивизионах, на батареях, в орудийных расчетах — где бы ни появлялся Женька, артиллеристы встречали его не только радушно, но и с уважением. Да разве только артиллеристы? Вся дивизия читала, конечно, ту статью, и мальчик в глазах бойцов стал чем-то вроде дивизионной достопримечательности. С ним обращались, как с равным, и это само собой прибавляло Женьке серьезности.

Теперь наконец-то Женька написал письма! И вскоре получил ответы. Первый — от Юльки! Письмо начиналось: «Здравствуй, Женечка, миленький», а потом на две страницы Юлька уместила сто разных упреков за Женькино пятимесячное молчание… Заканчивалось письмо словами: «Ну и не надо, можешь совсем не писать!» И тут же приписка: «Бабушка сказала: что таких строгих писем на фронт писать нельзя, поэтому я тебя обнимаю, миленький Женечка, и желаю во всем победы. Жду скорого ответа». Ну вот, это совсем другое дело! А то набросилась на человека…

Письмо от тети Дуси было очень обстоятельным с перечислением всех соседей и их приветов. Самое главное, о чем спрашивал ее Женька, уместилось в одну строчку: «А Витя пропал. Шура не знает, что и думать. Может, ты знаешь? Отпиши».

Как это пропал? Что за дела? Может быть, сбежал?.. И тут впервые, по-взрослому, у Женьки защемило под ложечкой. Не он ли виноват? Как можно было бросить товарища, так грубо, по-мальчишески жестоко? Честно говоря, Женька нечасто вспоминал Витьку. Чего там? Живет, хлеб жует. В детдоме, в Сибири где-нибудь. Война кончится — вернется в Москву. Вот и все Женькины мысли. Но теперь! Теперь еще одно беспокойство засаднило в душе. Вот так и бывает. И как не вспомнить мамину поговорку: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем».

Письмо от отца, которому Женька, как бы в оправдание своих «приключений», отослал вырезку из газеты со статьей Дубинского, было коротким и строгим. Там были такие слова: «Я не выражаю восторгов, сын, в отношении твоих героических подвигов — война не детское дело. Но уж если так вышло, помни, что мы теперь одни с тобой на всем белом свете, и хотя бы в память мамы береги себя. Кто-то один из нас должен вернуться с войны. Должен!»

Слова были жестокие, беспощадные, но как радовался Женька этому письму! Отец жив! И все остальное уже летело мимо…

Номера полевой почты были строго закодированы, зашифрованы по сочетанию цифр и литер, а то бы знали отец и сын, что разделяли их сейчас на этой войне всего каких-нибудь двадцать-тридцать километров.

Да, теперь Женька был настоящим бойцом! В его рюкзачке лежали письма из дома, и кто знает, что эта такое, поймет и чувства, которые испытывал воспитанник. Именно воспитанник! Это было таким же воинским званием, как и любое другое. К нему так и обращались: «Товарищ воспитанник» — и на «вы». По имени теперь его называли только свои.

Беда, что без специального разрешения Женька, как он того ни хотел, не мог сам разыскать капитана Еремеева, ныне командира батальона в полку Дягилева. Еремеев сам навестил Женьку.

Будучи по делам в штабе дивизии — это было в тот самый день, когда в подразделениях бойцам и командирам вручались знаки «Гвардия», — Еремеев встретил Маслова. Майор остановил его.

— Сергей Михайлович, ты давно не видел своего спасителя?