Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Я почти каждый день до двенадцати занимаюсь в библиотеке, — сказала Хафиза и, улыбнувшись, подала руку.

Она пересекла улицу и быстро пошла по тротуару. Не оглянулась ни разу. Умид стоял и смотрел ей вслед, внимая звуку ее каблучков и диву даваясь, почему это Хафиза уже скрылась вдалеке, а шаги ее все еще стучат, раздаются где-то рядом, и понял наконец, что это сердце его так расстучалось, в лад с ее торопливой поступью.

На следующий день, едва протерев после сна глаза, Умид подошел к осколку зеркала и убедился, что опухоль с лица сошла. Обрадовавшись, что сегодня в своем обычном облике он сможет предстать перед Хафизой, он скоренько собрался и отправился в библиотеку. Умид пробыл здесь до полудня, просматривая журналы. Но Хафиза не появилась. Он задержался у киоска, все еще надеясь, что вот откроется дверь и в фойе зайдет Хафиза. И всякий раз, когда кто-нибудь входил сюда, его захлестывало волнующее пламя надежды, и стоило убедиться, что зашла не Хафиза, сердце снова наполнялось холодком разочарования и отчуждения. Удрученный Умид ушел домой.

По дороге он пытался устыдить себя: «Эх ты, йигит, при встрече с первой же смазливой девчонкой чуть не потерял рассудок. Прибежал, словно мальчишка, едва она намекнула, что бывает здесь. А теперь, может, смеется над тобой, бахвалится перед теми, что стояли у подъезда библиотеки, как вскружила тебе голову. Уж лучше бы не ходить в эту библиотеку… Или лучше сделать вид, что не из-за нее приходишь. В самом деле, не отказывать же себе из-за какой-то девушки в посещении библиотеки. Глупо было бы…»

Утром Умид долго колебался, прежде чем поехать в библиотеку. Отправился туда лишь после того, как убедил себя, что и ему тоже совсем не помешает позаниматься, если он все же намерен поступать в аспирантуру. Время идет, а он с тех пор, как сдал государственные экзамены, ни разу не брал в руки учебников… Однако где-то глубоко в голове была упрятана мысль, что он и сегодня будет заниматься там лишь до тех пор, пока не увидит Хафизу. Если сегодня ее не будет, он и завтра поедет туда, и послезавтра. Он непременно ее дождется…

Однако ждать не пришлось. Хафиза стояла на ступеньках подъезда и сама дожидалась его. Увидев Умида издалека, она вприпрыжку сбежала со ступенек и пошла ему навстречу. Она сказала, что пришла специально, чтобы увидеть его и сказать, что завтра уезжает в Фергану. Оказывается, позавчера, пока они гуляли вместе по городу, звонила мать и сказала, что отец серьезно болен. Бабушка, узнав об этом, вышла к калитке да так и простояла, Хафизу дожидаючись. Побранила, что она задержалась невесть где.

Эта новость свалилась как снег на голову, и Умид стоял в растерянности, словно мальчишка, выронивший арбуз.

— Что же вы… Неужели загрустили? — спросила Хафиза и притронулась к его веку. — Не болит больше?

Умид ничего не ответил. Потер, задумавшись, ладонью лоб.

— Мне нельзя не поехать. Ну никак нельзя. Вы должны понять, — сказала Хафиза тихо, извиняющимся тоном, будто была в чем-то виновата. — Я же скоро вернусь. Как папа поправится, тут же вернусь. А пока… Пока, если дадите мне свой адрес, я буду писать вам письма. Люблю писать письма. В этом есть что-то заманчивое.

В самом деле, Хафиза давным-давно мечтала, что, если встретит человека, который ей очень-очень понравится, она станет испытывать его чувства разлукой. Была б возможность, спряталась бы в хрустальном за́мке, сооруженном среди ледяных торосов Антарктиды, жила бы, как снежная королева, и слала бы письма оттуда… А в другой раз, наоборот, представляла себя бредущей по горячему песку прибрежья великой Джамны и то, как она бросает в мутные волны реки бутылку с письмом для любимого. Так поступали в стародавние времена девушки, увидевшие через маленькое решетчатое оконце своей кельи в мраморном дворце, откуда выход им был заказан, парня, сразу же запавшего в сердце. Хафиза рассмеялась своим наивным мыслям, навеянным впечатлениями от прочитанных книг, и при этом взглянула на Умида. А ему показалось, что она смеется над ним. Должно быть, в самом деле он сейчас выглядит смешным или же несчастным, достойным сочувствия. Силясь улыбнуться, он спросил со вздохом:

— Как же я тут буду без вас?

— Полно вам! — сказала Хафиза, перестав смеяться, и обиженно надула губы.

Умиду больше нравилось, когда она смеется.

— Мог бы я превратиться в комара, — задумчиво сказал он.

— И что же?

— Я бы отыскал себе место в вашем багаже, меня бы никто не заметил.

Хафиза рассмеялась.

— Вот и хорошо, — сказал Умид. — Теперь я постараюсь не нагонять на тебя уныния… Хочешь мороженого? В парке я знаю прелестный уголок! Прохладнее павильона ты нигде не отыщешь.

— А может, в зоопарк пойдем? Отец меня часто водил туда, когда я была маленькой. Помнится, однажды при нас там слоненка привезли. Интересно, подрос он? Идемте посмотрим!.. А мартышки какие забавные, смеху не оберешься!.. А какие злющие глаза у тигра, аж мурашки по телу пробегают… Мне всегда до слез было жалко кроликов, которых приносили на завтрак удаву. Я всегда обходила сторонкой клетку с удавом. Тигр хоть и страшен, зато красив. А этот гадок, противен…

— Я вижу, что вы соскучились по своему детству. Что ж, идемте в зоопарк…

— Минуту назад вы перешли на «ты». Мне так больше нравится. Продолжайте и впредь со мной на «ты», ладно?

— Пожалуй, вы правы. И не будь сейчас на улице никого, я бы… я бы вас…

Хафиза сразу перевела разговор:

— Говорят, слон живет четыреста лет. Это правда?

— Коль говорят, значит, правда, — сказал Умид. — А вот крокодил живет тысячу лет! А может, и еще больше. Однажды убили крокодила в одном из лиманов близ Нила, и в его височной кости нашли… Что, вы думаете, нашли?..

Хафиза улыбнулась и пожала плечами.

— Золотой наконечник стрелы фараона Рамзеса Второго. Если верить газетам, этот крокодил прожил более двух тысяч лет.

— Ой-ей! Вот бы нам по стольку жить!

— А по мне, лучше прожить своих восемьдесят, чем тысячу лет этих болотных тварей. Чтобы осуществить то, что я задумал, мне бы хватило всего-навсего восьмидесяти лет!

— Всего-то? Вы не верите в долголетие?

— Ведь важно не количество прожитых лет, а то, что успел сделать за жизнь. Мне хочется за свои восемьдесят лет сделать столько, сколько я успел бы сделать за тысячу, если бы кровь у меня была холодной, как у крокодилов.

— А что вы хотите сделать, если не секрет?

— Я хочу стать ученым. Благодаря ученым в мире происходит прогресс. А сейчас… только еще собираюсь поступить в аспирантуру…

— Ага, понятно, и тем самым хотите, значит, продлить себе жизнь, как Авиценна, как Улугбек, как Ломоносов, как Галилей! Их имена, наверно, будут жить еще многие тысячелетия… У вас действительно планы грандиозные.