Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Прокля-ятье!!! — возопил Эсан-бува и, побледнев, рухнул на сложенную рядками обувь, которую снимают, входя в мечеть.

Поспешно подскочили братья — мастера по кладке дувалов Мухаммаджан и Ахмаджан. Окинув мутаввали гневным взглядом, они отстранили его, подняли лежавшего без чувств Эсана-буву и осторожно понесли старика в свой дом…

Эсан-бува несколько дней лежал в постели. Ни с кем не разговаривал, отказывался от еды. Нишан-ака ходил сам не свой, места себе не находил. Не знал, с какого конца взяться, чтобы разгадать тайну происшедшего. Третьего дня он побывал в редакции. Там ему сказали, что корреспондент, которого он ищет, за какую-то провинность недавно уволен с работы. «Хорош, наверно, шарлатан, коль выгнали», — подумал Нишан-ака и, взяв его адрес в отделе кадров, поехал к нему домой. Однако и здесь его не застал. Оказывается, он квартировал у чужих людей и неделю назад уехал к родителям, проживающим в другом городе.

В воскресенье Арслан зашел домой к Кизил Махсуму, чтобы возвратить последнюю часть долга. Хозяин, Мусават Кари и Атамулла сидели за дастарханом. Подвинулись, пригласили Арслана. Неприлично не отломить и кусочка хлеба, если угощают. Арслан сел.

Зашел разговор о том, что Эсан-бува стыдится показаться на людях, сидит дома.

— Старик, выживший из ума! — сказал Мусават Кари. — Он чересчур много позволял себе. Ни он, ни брат его не терпят нас, считая нечестными. А глядите-ка, сам за три копейки продал веру свою. Оказывается, нельзя судить о человеке по его внешности. Вид у него благообразный, я всегда считал его порядочным человеком, а обернулось вон как…

— А я, Кари-ака, — поддакнул ему Кизил Махсум, — полагал, что он настоящий домля… Наверно, думал, что если откажется от веры, то от советской власти ему выгода какая будет. Э-эх, молодые нынче теряют стыд, а старики — честь!

— Бессомненно, этот хитрый старик отказался от веры, надеясь что-то заполучить за это. А теперь увидите, не получив того, на что имел виды, будет кричать, охать, бить себя в грудь и твердить, что кается, что и не думал отказываться от веры. Попомните мое слово, так оно будет. Станет умолять снова допустить его в храм аллаха — мечеть. Д-да, такие низкие люди на все способны. Этот спесивый старик кичился, что предки его были дегрезами, а брат партийный, — потому, дескать, он никого не боится. Я заметил, в последнее время он стал выказывать пренебрежение даже к старику имаму. Старик, которому осталось-то прожить чуток, танцует под музыку тех, — Мусават Кари кивнул куда-то в пространство. — Вот как низко может пасть человек!

Арслан молча наблюдал за собеседниками. Он чувствовал, что все происшедшее не случайно. В основе лежит тайная вражда. У него появилось ощущение, что вокруг него происходит невидимое глазу сражение. В эту минуту он готов был поклясться, что несчастье, свалившееся на Эсана-буву, — это продолжение стычки, происшедшей между Мусаватом Кари и Нишаном-ака на гапе.

Он сидел, опустив голову, углубившись в свои мысли. В пиале, которую он нервно сжимал в руках, чай давно остыл. Он больше не слышал гневных слов Мусавата Кари, обращенных против Нишана-ака и его старшего брата.

Атамулла тоже не принимал участия в беседе. Он считал своим долгом неукоснительно соблюдать обычай, согласно которому, когда старшие говорят, младшие молчат.

День следовал за днем, проходили недели.

Эсан-бува все еще лежал в постели. Беспокойно ворочался и проклинал не известного ему человека, позволившего себе подлую выходку. На улицу не выходил уже много дней, боясь, что люди опять будут сторониться его.

Однажды зашел его проведать Хайитбай-аксакал. Выслушав жалобы и возмущение Эсана-бувы, он сказал:

— Не принимайте близко к сердцу. Если никчемный мутаввали и домля-имам отвернулись от вас, велика ли для вас потеря? Я недавно этому мутаввали сказал: «Если в нашей махалле есть хоть один подлец, то это ты!»

— А-а, ну их! — слабо махнул рукой Эсан-бува. — Не трогайте их, не ругайте. Я долго тут ломал голову и теперь понял: есть другой человек. Вот он-то оклеветал меня и заставил опустить голову.

— Уж написал бы про нас! — воскликнул Хайитбай-аксакал, ударив себя кулаком по оголенной широкой груди. — Мы и в кимар играем, и водку пьем, и любовным утехам некогда предавались. Если сказать, что я отказался от веры, то все поверят. Ну и сказал бы про нас! Так нет же, оговорил честного и чистого человека! Вай, проклятый!

— Аллах справедлив, он его накажет.

— Нет, Эсан-бува, нет! Подлых долго не настигает кара, живут себе и в ус не дуют. Э-э-х-х-х! — Хайитбай-аксакал в сердцах дернул свои огромные ножны, из которых торчала ручка слоновой кости. — С каким удовольствием я распорол бы им всем животы! Позволило бы мне наше правительство, я за одну ночь прикончил бы всех мерзавцев! Да, я таков! Я бы смог совершить такое! Нам лишь бы приказ дали — и баста! Эх, разве дождешься такого приказа…

— Будьте сдержаннее, аксакал, будьте сдержаннее, да хранит вас аллах от опрометчивых поступков.

Через несколько дней пришли и другие друзья проведать Эсана-буву. Они теперь поняли, что старик стал жертвой чьей-то подлости, стыдились, что недавно избегали его. Эсан-бува их успокаивал: «Да ладно, чего уж там…»

Умер Эсан-бува тихо, незаметно. Был холодный зимний день. Такой стужи давно не было. Гроб-катафалк колыхался на плечах людей, уподобясь утлой лодчонке, плывущей по волнующемуся морю.

Проводить старика в последний путь пришли люди со всех ближних и дальних мест. И каждый считал за честь хоть несколько шагов пронести носилки с гробом.

Особенно ретиво прислуживали на похоронах имам и мутаввали, приходившие еще при жизни Эсана-бувы просить у него прощения. И старик милостиво отпустил им грехи перед самой кончиной.

Мутаввали то и дело с опаской поглядывал на Хайитбая-аксакала, который, положив руку на рукоятку своего страшного огромного ножа, стоял в проходе и исподлобья изучающе смотрел на всякого, кто входил к покойному и выходил из дому. У него в ушах все еще звучали слона Хайитбая-аксакала, произнесенные им в тот час, когда все узнали о том, что мудрый и справедливый Эсан-бува умер. «Голова человека, обидевшего Эсана-буву, в моих руках», — сказал Хайитбай-аксакал. И все могли быть уверены, что это так. Только поди-ка разыщи того человека…

Соседская девочка, отворив калитку, громко позвала Арслана и, когда он подошел, передала ему сложенную вчетверо бумажку. Пока он разворачивал, она вприпрыжку убежала. «Арслан-ака, если вы сегодня свободны, приходите в Джангах…» [70] Джангах — старое название парка имени А. С. Пушкина. Арслан сразу узнал почерк Барчин. Строчки были похожи на пшеничную ниву, ласкаемую набежавшим ветром.