Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Все они просили передать вам большой привет, бобо.

— Вы, наверно, приехали в обком к товарищу Садыкову? А потом завернули и к нам, да, сынок? Баракалла, спасибо, что не забыли дорогу в нашу сторону.

— Я приехал прямо к вам. Не был в Фергане.

— Вот хорошо. Баракалла.

— Может, не ко времени…

— Зачем такое говорите, домулла? Разве гость может приехать не ко времени? Добро пожаловать, сынок.

Старик выпростал ноги из-под сандала, легко поднялся и, выйдя в прихожую, поговорил о чем-то вполголоса со старухой. Та согласно закивала головой, повязанной белым платком. Когда жена отправилась на кухню, позвал внука, который сидел в соседней комнате и делал уроки. Вручил ему большой черный зонтик и велел позвать отца, засидевшегося у соседа. Мальчишка стремглав вылетел в дверь. Старик вернулся на место и возобновил разговор с гостем.

Хозяйка расстелила на сандале дастархан, принесла лепешек, кускового сахару на блюдечке, печенья и пузатый фарфоровый чайник с маленькой тонкой пиалой. Старик наполнил пиалу чаем, перелил обратно в чайник — чтоб крепче заварился. Затем налил на донышко. Полагалось сперва испробовать самому хозяину. Выплеснул чаинки к двери, налил гостю. Пили из одной пиалы, поочередно.

Вскоре пришли оба сына Кошчи-бобо. А за отцами увязались и дети. Все расселись вокруг хорошо прогретого сандала. Завязалась оживленная беседа. Пиала пошла по кругу. Детвора с любопытством поглядывала на столичного гостя: если человек приехал из такой дали, то не пустяк привел его сюда.

— Не корреспондент ли вы, мулла-ака? — спросил младший сын хозяина и тут же пояснил: — Я к тому спрашиваю, что к Масоли-ака, к нашему видному механизатору, Герою Социалистического Труда, все время корреспонденты приезжают. Даже один раз операторы из телевидения приезжали, для кино его снимали. Вот все ждем теперь, когда покажут.

Сыну хозяина хотелось сказать еще, что их отец сроду не был ни героем, ни председателем колхоза, ни даже бригадиром передовой бригады, чтобы заслужить такую честь, — надо же, человек из столицы прямо к нему приехал. Старик только звеньевым и работал… Но мужчина не произнес своих мыслей вслух. Подумал: «Удобно ли говорить об этом гостю…»

— Нет, я не корреспондент, — сказал Умид, помолчав для приличия, давая возможность собеседнику высказаться. — Я собираюсь стать селекционером. Месяц назад мы встретились с бобо. Но наш разговор остался незаконченным. Вот я и приехал, чтобы, если это не затруднит бобо, поговорить с ним, получить полезные советы. Словом, приехал поучиться у него хлопководству.

— Добро. Мы очень рады, — сказал старший сын. — Прошу, отведайте с дастархана. Пока обед сварится, угощайтесь чем бог послал. — Налил на донышко пиалы чаю, протянул Умиду. Положено наливать помалу, чтобы не успевал остыть, пока человек пьет. Пиалу наполняют до краев, когда хотят сказать: «Выпей и отваливай-ка подобру-поздорову».

Дождь переставал на полчаса, на час. Небо вроде бы начинало светлеть. Но вдруг опять по крыше принимался шелестеть дождь, исчерчивал волнистыми линиями стекла на окнах. Не успели осушить и трех чайников, хозяйка подала жирную шурпу в глубоких касах. Так за разговором и скоротали день. Умид не сетовал, что он пропал даром. Он познакомился со всем многочисленным родом Кошчи-бобо.

За окном сгущались сумерки. Старший сын Кошчи-бобо сказал, что в их кишлаке один достойный парень сегодня устраивает той. И что все они приглашены на празднество. Той для жениха будет не в радость, если они не приведут с собой гостя.

То ли жених, то ли невеста оказались невезучими: свадьбу играли под проливным дождем. Правда, под вечер дождь ослаб немного, но все равно уже успел остудить пыл гуляющих. Даже молодежь спряталась в доме — играли на рубабе, пели хором и в одиночку песни. Старики время от времени поощряли их возгласами: «Баракалла!..»

В промежутках между песнями шутили, смеялись.

Кошчи-бобо рассказывал сельчанам об Умиде. И так подробно, будто знал его с пеленок. Расхваливал, называя его «молодым ученым», и всякий раз повторял, многозначительно кивая, что «из таких вот простых парней выходят впоследствии настоящие люди».

Умид находился среди молодежи по ту сторону дастархана, постланного во всю длину комнаты, от стены до стены. По эту сторону сидели одни старики. Умид оказался напротив Кошчи-бобо и мог при ярком свете разглядеть его еще внимательнее.

Землистое лицо старика снизу обрамлял белый клип бороды. На голове тюбетейка, обвязанная вокруг скатанным белым платком. Из-под бурого стеганого чапана выглядывает белый яктак — летний легкий халат без подкладки. Ворот распахнут, и видно, как у ключицы бьется четко обозначавшаяся вена. Старик с молодости не привык застегиваться до самого горла, ходил с открытой грудью, красной, выдубленной солнцем и ветром, как кожура граната.

Яктак Кошчи-бобо под чапаном дважды перепоясан бельбагом — поясным платком, к которому привязана табакерка из тыковки-горлянки с нюхательным табаком. На другом боку висит гребень для бороды и ножны, отделанные латунью, из которых торчит костяная рукоятка длинного ножа. Деньги он клал в карман яктака, свисающего вовнутрь мешочком, который легко перевязать шнурком.

Зимой Кошчи-ата на голове носил треух из шакальего меха. А в теплые дни надевал тюбетейку с маргиланской вышивкой — белой по черному. Сельчане знали бобо как душевного и разговорчивого собеседника, который умеет почтительно слушать и интересно рассказывать. Больше всего старик любит вспоминать прошлые времена. Ему уже пришлось проводить в последний путь многих из своих сверстников. В кишлаке из ста ровесников осталось всего три-четыре старца. Аксакалы часто навещали друг друга.

С тоя возвратились поздно. Кошчи-бобо и Умиду была приготовлена постель в одной комнате. Сыновья старика разошлись по своим покоям, где уже почивали их жены и дети.

Тихо было. За стеной тикали стенные часы. В окно, как запоздалый путник, постукивал дождь. Умиду спать не хотелось. Привык перед сном читать, лежа в кровати. Старик заворочался, тихо покашлял, как бы давая понять, что он не спит. Умид тоже кашлянул. Кошчи-бобо лег повыше, заложив под голову руки, — в темноте смутно белела его исподняя рубаха — и начал рассказывать, как организовывался колхоз «Зарбдор», как им, беднякам, привелось бороться с баями и их приспешниками — кулаками. А до революции он работал издольщиком у бая Мирзарахима, на которого прежде батрачил и его отец, а еще раньше гнул спину и дед.

Старик старался рассказывать по порядку, не опуская мелочей. Обычно началу его дружбы с человеком, с которым он только что познакомился, и их деловому разговору всегда предшествовала эта своеобразная «исповедь» старого дехканина.