Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Бобо рассказал, почему его нарекли «Кошчи». В годы коллективизации он одним из первых вступил в союз батраков, называемый «Кош». Вот и носит имя «Кошчи» с той самой поры.

Дед разволновался. Он откинул одеяло и сел. Умид почувствовал, как под сандал постепенно вливается струя прохладного воздуха. Угли в углублении под столиком, наверно, выгорели. Старик подоткнул одеяло, чтобы не убегало тепло. Вздохнул с хрипом и сказал, что хорошо помнит известную в те времена песню, которую пели кошчи. И неожиданно предложил спеть, если гость не устал его слушать и не очень хочет спать.

Умид, выражая готовность слушать, тоже сел.

Старик запел. Тихо запел. Слегка надтреснутым, временами срывающимся, но неожиданно мягким и приятным голосом. Не часто доводилось Умиду слышать, как старики поют. Слова песни западали прямо в душу.

Утром, когда садились завтракать, Умид вынул из саквояжа подарок — небольшой красивый будильник. Вручая его Кошчи-бобо, сказал, что привез специально, чтобы оставить по себе память.

— О человеке помнят по его делам, сынок, — заметил старик. Но подарком был очень доволен. Подносил часы к уху, прислушивался к их тиканью. Поворачивая в руках, рассматривал со всех сторон. Потом поставил на столик сандала и позвал старуху. Она, увидев яркую вещицу с круглым белым оконцем, восхищенно зацокала языком. Старик объяснил ей, что это умные часы — когда ей надо будет вставать, тогда они ее и разбудят. «Теперь ты не проспишь», — смеясь, сказал он. Старуха стала так благодарить Умида, будто он преподнес им не часы, а стельную корову.

— Всегда, как только будете узнавать по этим часам время, вспоминайте, что в Ташкенте проживает парень, который любит вас, словно своих родных, — сказал Умид.

Зашли сыновья хозяина. За завтраком завязалась оживленная беседа. Умид отмстил про себя, что вроде бы пришелся хозяевам по душе. Они не спрашивали у него: «На сколько дней вы приехали сюда?» Такой вопрос был бы неуместным, подобно тому как во время приятной деловой беседы кто-то поглядывает на часы, — это хорошо понимали хозяева. Напротив, по их обхождению заметно было, что они хотят, чтобы он как можно дольше пробыл у них, в кишлаке Тупкайрагач.

Умид заметил привычку Кошчи-бобо зажмуривать крепко глаза, если он говорил что-нибудь важное. Посмеиваясь, он объяснил, что эта привычка у него выработалась на колхозных собраниях. Когда на собраниях Кошчи-бобо брал слово, чтобы выразить какую-то свою обиду или покритиковать кого-то из начальства, то, не желая смотреть на председателя и на членов правления, которые сидели с недовольным видом, крепко зажмуривал глаза. Односельчане знали эту привычку старика, привыкли к ней. Удивлялись только нездешние. И Умиду поначалу это показалось странной и смешной привычкой — жмурить глаза, говоря о недостатках в колхозе или о недостойном поведении кой-кого из руководителей.

После завтрака Кошчи-бобо предложил Умиду пройтись по кишлаку. Небо прояснилось, землю пригревало теплое солнце. От околицы было видно, как с пашен поднимается пар. Там-сям по низинам лежал еще сероватый снег.

— На поле сейчас не ступить, — подосадовал старик.

Заложив руки за спину, он зашагал к колхозным мастерским. Умид едва поспевал за ним.

Под навесом стояли две хлопкоуборочные машины, несколько сеялок. Пять или шесть парней возились возле них, позвякивая ключами. С двоими из них Умид познакомился вчера на тое. Они приветливо кивнули ему, как старому знакомому.

Осмотрев колхозную технику, Умид хотел помочь ребятам, но Кошчи-бобо заторопил его. Он, щурясь, посмотрел на солнце и сказал, что им пора отправляться домой. Оказывается, вчера, уходя с тоя, он наказал своим сверстникам Арифу-бобо, Саримсаку-ходжи и Купайсину-ата прийти к нему сегодня в гости. Умид понимал, что уговор для старых друзей — превыше всего.

Старики пришли после обеденного намаза. Они почтительно поздоровались с уважаемым гостем из Ташкента. Чинно усевшись вокруг сандала, прочитали краткую молитву, держа перед собой ладони: «Пусть люди приходят, да не приходит беда, аблаху акбар…» Сидящие провели по лицу ладонями.

После этого Ариф-бобо заметил:

— Эх-хе-хе, чего бы стоило погоде и вчера быть такой, как сегодня…

— Да, — подхватили другие. — Будто назло молодоженам, лило как из ведра.

— А по-моему, молодожены и не заметили, какая была погода, им было не до этого, — сказал с лукавой улыбкой Саримсак-ходжи.

Кошчи-бобо отпил глоток чаю из пиалы, пригласил гостей угощаться тем, что есть на дастархане, и, зажмурив глаза, сказал:

— Вспомнилась мне старая сказка… Однажды один йигит, желая доставить радость своей матери-вдове, усадил ее в большую-пребольшую корзину, возложил на голову и понес на поклонение святым мощам в Маккатилло. По дороге повстречался ему человек и спрашивает: «Эй, йигит, куда ты несешь старуху?» Йигит отвечает: «В Маккатилло. Несу туда свою матушку, чтобы исполнить ее давнишнее и самое сокровенное желание. Вот и шагаю уже много дней по степям и пустыням». А тот путник и говорит: «Если собираешься исполнить ее самое сокровенное желание, отдал бы старуху какому-нибудь старцу, чтобы бедняжка не была одинокой и чтобы к концу жизни своей она пришла в паре». В это время старуха, сонно взирающая вокруг, сидя в корзине, встрепенулась, словно девушка, и крикнула: «Эй, прохожий, где ты был раньше? В нашем селении не нашлось ни одного мудрого человека, чтобы дал такой совет моему невежественному сыну!»