Мирмухсин - Чаткальский тигр

Милтикбай-ака сидел на айване и как только увидел остановившуюся напротив калитки машину, подхватил костыль и палку и устремился на улицу. В высоком человеке, вышедшем из передней машины, он сразу узнал своего старого друга Музаффарова. Прислонил к дувалу костыль и обнялся с ним. С минуту стояли, прижавшись щеками, похлопывая друг друга по лопаткам. И когда Музаффаров сделал два шага назад, чтобы еще раз хорошенько оглядеть однополчанина, у обоих были влажные глаза.

Из ближайших дворов уже высыпали соседи, перешептывались, дивясь тому, как разволновала двух пожилых людей эта встреча. А вокруг машин суетились ребятишки, руками и одежкой стирая с них пыль. Амир Равнак стоял в сторонке, не мешая двум друзьям до конца прочувствовать радость первых минут встречи. Он знал, что связывает этих, уже поседевших мужчин, понимал их чувства и не сердился, что все еще не замечен, улыбался, стараясь скрыть, что и у него спазмы сжимают горло.

— Эх, дорогой Файзулла, всего два часа пути из Ташкента, а вы до сих пор еще ни разу не побывали у меня, — не удержался Милтикбай-ака, чтобы не упрекнуть. Он отвязал бельбаг и стал вытирать глаза. — Дождался вас наконец. Добро пожаловать! Заходите в дом.

Он взглянул на Амира Равнака и шагнул к нему. Тот заспешил навстречу.

— Э-э, дорогой Милтикбай, — посмеиваясь, говорил Музаффаров, — в городе земля тяжела, держит как магнит и не отпускает. Все думал: вот выйду на пенсию, времени свободного будет хоть отбавляй, тогда и смогу навестить старого приятеля. Выйти-то вышел, а толку никакого. Да ладно, что там, главное, вот встретились. Наговоримся всласть. И давай-ка еще раз позволим себе то, что позволили в День Победы в Ландсберге. Помнишь?

— Ха-ха-ха-а! Оказывается, и вы помните!

— Еще бы! Разве можно забыть такой день!

— Да, это был всем праздникам праздник. И плов у нас получился настоящий, узбекский, — мечтательно сказал Милтикбай-ака и пригладил усы, похожие на закрученные рога барана. — А какими красивыми казались в тот день женщины! Четыре года мы не замечали их, а тут… Мы были молодые, сильные и нравились женщинам.

— А сейчас? — смеясь спросил Музаффаров и, наклонясь к уху Милтикбая-ака, проговорил, понизив голос: — Разве женщины уже не любят нас?

— Есть еще порох в пороховницах! — сверкнул глазами Койбакаров и еще раз пригладил усы.

— Слава вашему отцу!

— Наши места медом знатны, — сказал Милтикбай-ака с плутоватым блеском в глазах. — Кто хоть изредка пробует наш майский мед, тот остается лихим молодцом до ста лет. Так-то, дорогой мой, помните об этом! Я тут припас для вас килограммов пятьдесят в бидоне. Пользу потом поймете — когда в девяносто у вас дети рождаться будут.

— Ого! Хо-хо…

Из калитки вышла пожилая женщина с белым, еще красивым лицом. Несмотря на морщины у глаз и по углам рта, она казалась удивительно молодой.

— Что же вы, отец, держите гостей на улице, — упрекнула она мягким голосом мужа. — Приглашайте в дом. — И, поприветствовав каждого в отдельности, справившись у каждого о здоровье, пошире открыла калитку: — Пожалуйста, входите же.

— Это наша повелительница Санобархон. Что она велит, надо делать, — сказал Милтикбай-ака. — Идемте.

Он уперся о костыль и палку и легко перенес свое тело через порог. За ним во двор вошли Файзулла Ахмедович, Амир Равнак и все остальные.

Широкий двор был ухожен, в цветах. Сквозь зеленый коридор виноградника, вьющегося но дугообразным жердям, прошли к веранде. Справа от веранды в тени урючины небольшой хауз и возле него супа, застланная паласом. Летом в доме всегда душно, и Санобархон, расстелив курпачи, приготовила для гостей место на супе. Расселись. Прежде чем завязалась беседа, хозяин, как водится, прочитал короткую молитву и провел по лицу ладонями. Сидящие повторили его жест.

Вдалеке ясно виднелась вершина Аскартага. Внизу синела река, делясь на несколько рукавов и опять сливаясь поодаль. На левом берегу Пискома, среди густой зелени садов, пестрел розовыми пятнами глинобитных домишек кишлак Багистан. Сиджак расположен на правом. Соединяет кишлаки узкий деревянный мосток, на котором едва могут разминуться два человека. Плоские крыши домов кажутся ступеньками, по ним можно сойти прямо к реке. С супы виден весь кишлак. Дворики подступают почти к самой воде, кривые узкие улочки петляют между ними и упираются в груду прибрежных камней. К реке ведут не только улочки, к ней направлены и все арыки, по которым в дождливую пору или в период таяния снегов устремляются вниз мутные потоки воды. Там, где горы расступаются, река Писком разливается вширь, становится мелкой, местами обнажая каменистое дно, течет медленно и тихо, словно отдыхая, набираясь сил, а как только горы подступают к ней вплотную, она словно меч разрубает их, стремглав, с победным кличем проносится сквозь теснины и около Ходжакента вливается в Угам. Чаткал и Коксув тоже впадают в Угам, только чуть пониже.

Милтикбай-ака указал палкой на противоположный берег, где за пирамидальными тополями виднелся глиняный, поросший травой купол какой-то старой постройки, и сказал, что там гробница Шейха Умара. Земля эта, по которой якобы ступали ноги святого, стала местом паломничества, и по праздникам сюда приходит много народу. Багистанцы очень гордятся, что проживают на этой земле.

Сиджак же славится садами. От его окраины до самой речки Наволисай тянутся яблоневые, вишневые, абрикосовые сады. Нигде нет таких крепких деревьев, дающих столь крупные и сладкие плоды. Кое-кто из Багистана объясняет это тем, что солнце, поднявшись утром из-за Аскартага, перво-наперво заливает светом и теплом Сиджак и его обширные сады. Багистан же с Нанаем почти до полудня остаются в тени, потому, мол, у них фрукты и помельче, и с кислинкой, и поспевают позже. Но это они от зависти так говорят, считает Милтикбай-ака, потому что за деревьями, как за малыми детьми, прежде всего уход нужен.

Берега Пискома густо поросли орешником, плакучей ивой, вербой, душистой джидой. С раннего утра в зарослях порхают птицы, распевают песни на разные лады, носят без устали корм для птенцов. Трещат сороки, предупреждая всю местную живность о появлении человека или зверя; со своими звонкими «тра-тра-тра-тра» носятся над деревьями, то пикируя вниз и ловя на лету кузнечиков, то взмывая к небу, зеленовато-голубые сизоворонки; воркуют, спрятавшись в прохладную тень, горлинки и дикие голуби; вдохновенно рассыпают трели майна — индийские скворцы, с которыми разве только соловьи могут соперничать. А повыше, в горах, среди камней и песчаника, квохтают, словно наседки, кеклики — красноклювые горные куропатки в нарядных полосатых тельняшках. Зимой, когда землю устилает толстым снегом, кеклики нередко прилетают к людям во двор, чтобы подкормиться заодно с курами.