Мирмухсин - Чаткальский тигр

Амир Равнак смотрел на проносящиеся мимо хлопковые поля, сады, беленые домики с шиферными крышами и в знак того, что внимательно слушает собеседника, время от времени кивал головой.

— Вот бы о ком тебе книгу написать, — сказал Файзулла Ахмедович, как бы подытоживая свой рассказ.

Когда речь заходила о литературе, о книгах, Амир Равнак оживлялся. У него была богатейшая библиотека, которую он постоянно пополнял. Букинисты города знали его страсть к книгам, оставляли для него старинные издания. Так попало к нему и несколько манускриптов.

— Книги разных эпох — это звенья общей цепи, — задумчиво проговорил Амир Равнак. — К сожалению, не все это понимают. Недавно мне удалось приобрести редкую книгу. Прочел ее и раз, и другой, но смысла так и не уловил. Большинство символов, к которым прибегает автор, остались для меня загадкой. Словом, я оказался в положении, о котором нам не без иронии поведал Авиценна. Он говорит, что вначале хорошо изучил логику, естествознание, математику. И только после этого приступил к постижению теологии. Несколько раз прочитал книги Арастуна «Мабаъда-ат-та-биа» и «Метафизику». Однако ничего в них не понял. В один из дней он направился к торговцам древними свитками. У входа в лавку стоял продавец и, держа в руках потрепанную книгу в старом переплете, взахлеб расхваливал ее. Он сразу заметил заинтересованность Авиценны и, обращаясь к нему, сказал: «Купите эту книгу, отдам дешевле, чем она стоит, — ее хозяин в нужде». Авиценна взял книгу в руки и возликовал в душе, увидев, что это произведение Абу Насра Фараби, толкующее смысл книги Арастуна. Купил книгу за три дирхема и заспешил домой. А придя, тотчас углубился в чтение. «Я почти на память помнил книгу Арастуна, и потому ее смысл мне ныне стал понятен, — пишет Авиценна. — Я возблагодарил аллаха, что он ниспослал мне такую книгу, и на второй день раздал милостыню нищим…» Я согласен с Авиценной: чтобы понять одного серьезного философа, мы должны знать произведения многих авторов, творивших до него. Вот почему я собираю старинные манускрипты…

— Этот величайший мыслитель сказал, что зрелость дерева определяют по плодам, зрелость человека — по делам. Хотелось бы посоветовать тем, кто еще не дал никаких плодов, но гонится за чинами, почитать «Сиесат ал адания» и «Сийрат ул-Фозила», — с жаром подхватил Файзулла Ахмедович.

— Об Авиценне, Фараби написано много. И все-таки их значение в развитии мировой культуры еще до конца не осмыслено. Недавно о них написал книгу один английский ученый. Он высоко оценивает их значение.

— По-моему, писателю, философу самую верную оценку может вынести родной народ, соотечественники, — возразил Файзулла Ахмедович. — Не столь уж важно, что скажет какой-нибудь мистер Литтон о Фараби или Ибн Сине. Важно, как относится к их творениям родной народ.

Некоторое время ехали молча. Проезжали через новый поселок какого-то совхоза. Аккуратные коттеджи со всех сторон были оплетены виноградными лозами. Дорожки, ведущие к верандам, обсажены розами. Возле одного из домов стоял грузовик, с него сгружали вещи.

Амир Равнак кивнул за окно:

— Глядишь на такое — и душа радуется. Но оценить это способен лишь тот, кто видел трудности, через которые мы прошли… Помню, когда вернулся с войны, сам месил глину, сам делал катыши и своими руками строил себе дом. Месяц искал гвозди: ходил из магазина в магазин, из кишлака в кишлак. Наконец в одном маленьком магазине купил немного гвоздей за огромные деньги — будто они из золота. Окна, двери тоже купил по бешеной цене у частников. А нынче?.. Не подумайте, что говорю это из зависти к молодежи, которая вселяется в готовые квартиры. Так оно и должно быть. Мы воевали, победили, чтобы наши дети, наши потомки жили в комфорте, домах, где много воздуха и солнца… Только хочется, чтобы они знали, как недешево досталась нам эта жизнь…

— Вот и я говорю, много развелось всяких мокриц и тли, — поддакнул Файзулла Ахмедович. — Мы старались, строили, а они…

— Нет, я не сетую на свою жизнь, хотя она была нелегкой. Чем труднее жизнь, тем она интереснее. Никому не вредно изведать и горькие, и сладкие ее стороны. А особенно писателю или поэту. И меня не пугают упомянутые вами тли и мокрицы. После ночи непременно наступает день. С восходом солнца горячие лучи уничтожают всякую нечисть…

Дорога была гладкая и прямая, как лента. Впереди все четче обозначались зубчатые очертания гор. Их цвет менялся. Из синих они сделались лиловыми. Все ослепительнее сияли вершины, потом проступали розовые пятна отвесных скал и малахит зелени. Когда миновали кишлаки Шуртепа, Дурмен, Кибрай, воздух стал свежее, чище. Прохладной сладостью вливался он в легкие и бодрил. Музаффаров оживился, повеселел. То и дело оборачивался, чтобы удостовериться, не отстала ли вторая машина. Но она все время шла вслед. Молодец Хайрулло, неплохой водитель. Файзулла Ахмедович делал сыну знаки, чтобы он вел машину осторожнее — скоро станут подниматься в горы. Мархаматхон помахала ему в ответ. Он жестом показал на горы: дескать, смотри, любуйся.

— Места, о которых я говорил, начнутся, как только минуем Чирчик, — Файзулла Ахмедович уселся поудобнее. — Когда мы взберемся во-он на ту гору, обернитесь и взгляните на милый наш Ташкент. Вы увидите, что он, увы, потонул в желтом мареве пыли и выхлопных газов.

— Уже здесь приволье, — заметил Амир Равнак.

— А проедем местечко Искандер — попадем в самый настоящий рай. Пока же наберемся терпения.

Миновали город химиков Чирчик с его многоэтажными современными постройками, пестрыми людскими потоками на улицах, ухоженными скверами и парками. Теперь дорога взлетала вверх, падала вниз, и сразу пришло ощущение, которое испытывают пассажиры в самолете, когда он то резко набирает высоту, то проваливается в воздушные ямы. По обе стороны горбились высокие рыжие холмы, опаленные солнцем. Далее высились округлые, словно обкатанные кем-то, горы; на их впалых боках кое-где зеленели сады и шелковичные рощицы. А уже за их спиной величаво поднимались вершины, покрытые снегом. От них и веяло прохладой. И уже совсем высоко царила, блестя ледниками, вершина Чаткала.

Мархаматхон казалось, что это Милтикбай-ака Койбакаров, подобрав под себя ноги, величественно восседает на высокогорном джайляу и говорит, улыбаясь в пышные усы: «Добро пожаловать, дорогие гости! Оказывается, все же не забыли нас. Благодарение вам за это. Чем сидеть в раскаленном, душном городе и жариться, как на сковородке, не лучше ли провести время в наших местах, где не переставая дует с гор прохладный ветерок. Мы сберегли красоту этих мест, отстояли от врагов, и да никогда не ступит на них нога неприятелей наших! А друзей мы ждем. Милости просим! Мы с вами заслужили право отдыхать в этих местах, подобных раю. Добро пожаловать, дорогие гости!..»