Мирмухсин - Чаткальский тигр

ВЫ МОЯ ОПОРА, ГОРЫ!..

Говорят, хворый олень, чтобы исцелиться, лижет панты других оленей. Человеку, пережившему горе, необходимо общение с людьми. Лучше с друзьями. Но можно и с недругами. От друзей он услышит добрые слова, которые целительнее бальзама и пантов. А на недругов обрушит гнев, подобно грозовой туче, которая не уйдет, пока не отгремит, не разбросает своих огненных стрел.

А Караджан после свалившихся на него неприятностей замкнулся в себе. Избегал друзей — стыдясь их, избегал недоброжелателей — ненавидя. От всех отгородился тонкими, но достаточно прочными стенками кабины своего «БелАЗа». В карьере у экскаватора нередко выстраивалось в очередь несколько машин. И тогда водители, воспользовавшись передышкой, усаживались на зеленой травке, подставив ласковому солнцу и без того загорелые лица. Досадуя на шум работающей вокруг техники, они слушали песни жаворонков, висящих под шелковым куполом неба. Словно золотой дождь сыпали они свои трели. Шоферы обменивались новостями и неторопливо курили. Караджан тоже закуривал, однако из кабины не выходил. Когда в полдень джигиты, расстелив на траве дастархан, вынимали из карманов, из-за пазух нехитрый свой харч и звали его, обращаясь по старой привычке: «Эй, начальник! Идем подкрепимся!» — то слово «начальник» в их устах казалось ему насмешкой. Он разворачивал сверток — Гулгун с трудом заставляла взять его — и нехотя ел один. Кое-кто мог подумать, что он вознегодовал на весь мир. Ничего подобного. Просто ему надоело отвечать на одни и те же вопросы, которые неизменно сыпались на него, едва он оказывался в компании этих ребят: «Караджан Мингбаевич, что же это вы из инженеров и вдруг в шоферы?..», «А разве Хазратов опытнее вас?..», «Вы же плотину уже почти построили, а купоны славы будут стричь другие?..» А любители посудачить не стесняясь спрашивали: «Уж скажите честно, было у вас что-нибудь с лаборанткой?..» Караджан устал отвечать на бестактные вопросы. Только в работе он и забывался. С утра до вечера возил на плотину камень, гравий, песок. А если очень уставал, останавливал машину на обочине, возле подножья Конгир-Бука. Благо, до ее вершины теперь совсем недалеко. Плотина росла, и по склону горы приходилось прокладывать новую дорогу. Она шла все выше и выше.

В радиаторе от перегрузок часто вскипала вода. А тут из-под земли бьют родники — можно и самому напиться, и утолить жажду машины. Караджан карабкался вверх, садился на свой камень и вынимал из кармана сигареты… Отсюда в голубоватой дымке видны дальние кишлаки и пастбища, где пасутся овцы и табуны коней. На зеленых горных лужайках резвятся ягнята. А вон виднеется и то сказочно чудесное джайляу, где Караджан и Гулгун после свадьбы провели два памятных дня.

Как хорошо, что сейчас Гулгун дома. У нее каникулы. Не окажись ее в эти дни рядом с ним, Караджану было бы во сто крат тяжелее. Каждый день он пытается встать раньше ее, но она мгновенно просыпается, будто и не спала вовсе. Пока он умывается и бреется, она готовит завтрак. А потом провожает его до дверей. Достаточно одного ее нежного взгляда, чтобы Караджан полдня не чувствовал усталости. А по вечерам, когда он, изнуренный, возвращается домой, Гулгун, увидев его в окно, легко, как ветерок, выносится навстречу, сияющая, соскучившаяся. Обнимает у порога, не обращая внимания на то, что он с головы до ног покрыт пылью. И всю усталость с него как рукой снимает…

Как славно, что Гулгун сейчас дома!

Выходные дни они проводят в Янгикургане. Своим приходом они приносят праздник в дом Кандил-буви, у которой прибавилось за последнее время седых волос и морщин на лице. Она и раньше была сухонькой, а сейчас словно уменьшилась в росте, но по-прежнему энергична и горазда на шутку.

Эх, как плохо, что матери стареют. А Кандил-буви уже без малого восемьдесят. «Летят годы, будь они неладны! — сетует она иногда. — Весна и лето возвращаются, а молодость — никогда. Не выглядеть мне уже сочной налитой грушей или румяненьким гранатом. Старость — это только ахи да охи…»

Однако сама Кандил-буви почти никогда не ахала и не охала. Сидя в кругу сверстниц, которые часто приходят ее проведать, любит и пошутить, и посмеяться. Но и у нее, как у большинства старух и стариков, есть своя чудинка. Она, как это водилось в стародавние времена, старается еще при жизни запастись улимликом — всем необходимым для собственных похорон и поминок. Живет поверье: кто заранее готовит себя к переходу в следующий мир, тот непременно попадает в рай. Как-то она уже набрала восемь метров светло-желтого ситца, тридцать метров кисеи, пятьдесят платочков, несколько полотенец, туалетное мыло и прочее. Но в тот год в их кишлаке умерла женщина по имени Нугай-отин, у которой здесь не было никого из близких. Кандил-буви, творя благое дело, отдала весь свой улимлик на похороны этой бедняжки. Потом опять принялась собирать. К ее радости, вскоре в их сельмаг привезли кисею. Соседям же, ехавшим в Ташкент, она наказала купить ситца, ваты и прочего. Но и этот улимлик в скором времени перешел некоей старухе, приехавшей в гости в соседнее селение и неожиданно скончавшейся. Сердечная, отзывчивая на чужое горе, Кандил-буви тут же объявила убитым скорбью мужчинам, напрасно бегавшим по магазинам в поисках улимлика: «Есть у меня. Не ищите…» И повела к себе озабоченных людей. Отбросила тяжелую крышку старого сундука (сундук открывался с «музыкой», напоминавшей скорее скрип заржавленных петель), вынула одежду, одеяла, подушки и из-под них извлекла наконец похоронные принадлежности, пересыпанные нафталином. И мужчины, не зная, как и выразить свою благодарность, проворно унесли драгоценный узелок. Недаром говорят, и грошовая хна в праздник тысячу стоит. И в самом деле, бывает ли такое, чтобы в магазине оказалось все, что нужно человеку в данный момент? Кисея найдется — нету ситца, найдется ситец — нет кисеи, платочков. Разбегутся в поисках их сыновья и дочки — и то не найдут ничего. Если же не выполнить все точь-в-точь, как того требует обычай, и не отдать последний долг отошедшей в иной мир матери или другому близкому человеку, в сердце на всю жизнь останется боль. И люди скажут: «Это что же за дети у покойной! Не могли дать даже по платочку людям, которые на своих плечах несли гроб до кладбища!..»

Словом, у Кандил-буви улимлик этот, будь он неладен, не залеживается долго. И она снова и снова принимается за хлопоты.

Кое-кто из соседей иногда говорит ей: «У вас же есть достославный сын, равный по силе могучему герою дастана Алпомышу! Зачем вам обременять себя такой заботой?» На что Кандил-буви всякий раз отвечает: «Может, и так. Но я не хочу, чтобы моя кончина причинила слишком много хлопот людям, как своим, так и чужим. Улимлик и стоит-то всего несколько рублей, а времени на его поиски уходит уйма. Нельзя, чтобы господь дожидался, пока твои близкие рыскают по магазинам. Пусть уж лучше все будет под рукой. Старость — пора ненадежная…»