Мирмухсин - Чаткальский тигр

— Можно довольствоваться щепоткой еды в день, по все же пусть это будет плов! — смеясь сказал Киемходжа.

О, он был гурман, этот Хазратов. Садовникову было ведомо о его особом пристрастии к плову. Даже уезжая в Москву, Хазратов, говорят, клал в чемодан шумовку, заворачивал в маленькие пакетики специи, а в большой кулек насыпал девзирского риса, из которого это блюдо получается особенно вкусным.

Но рис рисом, специи специями, а вкус плова все же зависит от уменья того, кто его стряпает. А жена Хазратова — непревзойденная мастерица. Стоит ли отказываться от возможности поесть плова, приготовленного Гульбадан.

Садовников дважды бывал у Хазратова, и оба раза приветливая, гостеприимная хозяйка потчевала их бесподобным пловом. И вид он имел особенный — будто не рассыпчатый рис лежал на блюде, а горкой насыпали жемчуг. Да и сама Гульбадан была прелестна. Щеки у нее пылали, глаза блестели, как влажные виноградины. Она то и дело появлялась в комнате, где Садовников и Киемходжа сидели вдвоем, и справлялась, не надо ли им еще чего-нибудь. Слегка захмелевший, Садовников окинул ее с ног до головы пристальным взглядом и сказал, что она настоящая узбекская красавица, каких обычно воспевали поэты в дастанах.

Хозяйка сделала вид, что не расслышала этих слов или не поняла. Ушла, оставив их одних.

А когда муж, проводив гостя, вернулся, Гульбадан смеясь сказала ему:

— Ваш начальник мне сделал комплимент. А я не знала, как быть — то ли считать себя польщенной, то ли обидеться…

— Во-первых, ты действительно приглянулась начальнику, — строго сказал Хазратов. — А во-вторых, если еще раз будешь чужим мужчинам строить глазки, то твоя прекрасная головка может быть сорвана, как хандаляк!

— Спятили вы, что ли? Когда это я строила глазки? — возмутилась Гульбадан, втайне радуясь, что муж ревнует ее. — Об-бо-о, какая у вас душа черная!..

— Про Садовникова поговаривают, что он бабник. Поостерегись!

— Пожилой человек-то?

— Иногда пожилые и молодым могут мат поставить. Если конь лакомится ячменем…

— Ах, оставьте! Выходит, на свете уж и порядочных людей нет? А я-то думала, он ангелочек! — сказала Гульбадан и громко расхохоталась.

— Ангелочков увидишь на том свете, если не будешь осмотрительнее. Он такой же, как все мы.

— Тогда пусть вас всех заберет могила! И вы мне изменяете… думаете, не знаю? Наверное, в Чарваке завели себе женщину…

— Вот как? — притворно обиделся Хазратов. — Я там хожу по ямам, рвам, едва ноги не ломаю, лазаю в трубы, вожусь с цементом, купаясь с головы до пят в пыли! И все ради нее! Чтобы сделать ее богатой! А она мне вон что говорит!

— Да будет вам. Я же пошутила, — смягчилась Гульбадан. — Вы у меня лучше всех. Такой заботливый… — Она села к нему на колени и ласково погладила его по голове.

Садовникова, по словам ее мужа, «равно почтительного и к шаху, и к нищему», Гульбадан и на этот раз встретила любезно. Правда, здороваясь, чуть зарделась, вспомнив совет мужа «поостеречься». Киемходжа заметил это и хмуро буркнул:

— Займись проворнее своими делами. Мы посидим не более часа!

Гульбадан быстро выставила на стол разные яства. А на кухне в казане уже жарилось мясо. Хазратов вынул из бара армянский коньяк и налил в хрустальные рюмки.

Попробуй-ка удержись и не выпей по маленькой, когда на столе, застланном белоснежной скатертью, стоят тонко нарезанные ломти казы, магиз-халва из ядрышек урюка, ташкентская минеральная вода. Садовников чокнулся с Хазратовым. Раздался переливчатый звон.

— До дна, Георгий Исаевич, до дна, до дна-а, — приговаривал Хазратов, пока Садовников допивал рюмку. И разом опрокинул свою.

Вскоре разговор стал оживленнее, голоса громче. Мужчины шутили, смеялись. Но Садовников — так уж устроен — и во время застолий не мог не говорить о делах. Он припомнил выступления некоторых товарищей на совещании, радовался, что строителям в скором времени будут вручены награды. И тут же предложил тост за передовиков Чарвака, приумножающих славу рабочего класса.

— Нет, нет, дорогой Георгий Исаевич, вы меня только послушайте! Никто не сделал для нашей республики столько, сколько вы! — с чувством произнес Хазратов. — Вы человек, которого я больше всего на свете уважаю!..

Вся жизнь Садовникова действительно была связана с Узбекистаном. Он вырос тут. А потом поехал в Москву и, окончив политехнический институт, снова вернулся, принял активное участие в строительстве ирригационных сооружений в Мирзачуле. В годы войны работал заместителем главного инженера на строительстве Фархадской ГЭС. А после трагической гибели главного инженера Ивана Петровича Бабуна занял его место.

Руководители республики Акмал Икрамов, Файзулла Ходжаев, Усман Юсупов, Шараф Рашидов высоко ценили заслуги Георгия Исаевича перед народом.

— Если бы не вы, не было бы у нас ни Фархадской ГЭС, ни Чарвакской! — продолжал Хазратов. — Ваше здоровье, дорогой Георгий Исаевич!

Садовников крякнул. Про себя он отметил, что в похвалах сотрапезник слегка переборщил, но слушал его, скромно потупясь, — и ему, как и всем людям, не чуждо чувство тщеславия и гордости.

Разговор зашел о народных обычаях. Садовников похвалил узбекское гостеприимство.

— Такой щедрости нигде в мире не встретишь. Мне довелось побывать во многих странах, но людей более хлебосольных, чем узбеки, я не видел, — сказал он.

— Вы правы. Ради гостя мы готовы на все!

— Но нередко, сделав пышный той, задав богатое угощение, человек пускает в распыл все свои сбережения. Это крайность. Как хотите, но этого я уже не одобряю.

— Вы правы, Георгий Исаевич. Во всем должна быть мера.

— Мы принимаем у себя тысячи зарубежных гостей. Показываем им Самарканд, Бухару, Хиву, дарим чапаны, атласы. Но люди, раздающие столь щедро дары своей земли, попав в Нью-Йорк или Брюссель, принимаются ли с таким же почетом, сидят ли довольные за их дастарханами? Если бы так! Но, увы, тысяча сожалений…

— Вы правы. Господа миллионеры куда жаднее наших колхозников и рабочих.

Они громко рассмеялись.

Настроение у Георгия Исаевича было отменное. Хазратов давно уяснил себе, что в такие моменты и надо обращаться к начальству с просьбами. Тем более он вчера помог Георгию Исаевичу выполнить заказ его молодой жены, Марии Сергеевны. Через Сапчабашева достал для нее прямо с базы модное пальто и итальянские туфли на высоких каблуках. И вообще при усердии Сапчабашева Марию Сергеевну со всеми ее детишками можно обеспечивать кое-чем дефицитным. А как известно, удовольствие, доставляемое жене и детям, радует и отцов семейства. И Садовников тоже не стальной робот — человек…

Хазратов потянулся к начальнику через стол. Свалив бутылку с недопитым коньяком, молниеносным движением схватил ее, не дав пролиться, и отставил в сторону. Он обнял Садовникова и поцеловал в лысеющую макушку. Тяжело осев на свой стул, принялся рассуждать о душевной щедрости Георгия Исаевича и людской неблагодарности: сколько, дескать, вы сделали добра некоторым инженерам, бывшим начальникам разных там участков, а они, бессовестные, вместо того чтобы боготворить вас, еще и осуждают, позорят ваше доброе имя… И рассказал старую притчу о том, как некто пригласил людей на семейное торжество. И когда гости уходили, чтобы угодить им, дал каждому по овце. Желая усладить свой слух лестными отзывами о себе, хозяин окольной дорожкой забежал вперед гостей и спрятался под мостом. Гости, волоча овец через мост, поругивали их и вовсю честили хозяина: «Если ты дал каждому по овце, то мог бы не пожалеть и куска веревки! До чего же ты мелочный, жмот проклятый! Как же мы доведем этих овец до дому?..»