Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Еле нашел тебя, — признался Тимофеев, здороваясь. — Вчера искал, не дозвонился, ты был в пути. Возвращайся в отряд.

— Но ведь я ничего не успел сделать. К чему такая спешка?

— Командир убывает сегодня в отпуск. Требует тебя для личной беседы. Одним словом, возвращайся. Получишь ЦУ… — Явно что-то недоговорив, Тимофеев замолчал. После паузы добавил: — Ждем тебя. Карпов просил не задерживаться. О делах пока все. А теперь супруга хочет поговорить с тобой.

— Чья?

— Твоя, разумеется.

Суров не успел ни удивиться, ни спросить, каким образом Вера оказалась в отряде, когда по всем расчетам ей полагается быть на юге, и вправду услышал ее голос:

— Первым делом успокойся — ничего не случилось. Просто я вчера не улетела. Посадку отменили из-за нелетной погоды, до ночи продержали в аэропорту, а затем предложили или неопределенное время ждать или сдать билет. Я предпочла последнее.

— Ну и правильно. Поезжай сегодня вечерним поездом. — Вера пыталась возразить ему, но он прервал ее, сославшись на занятость. — Дома решим этот вопрос. Все, Вера. Скоро приеду.

Он вышел во двор, где сильный ветер гонял сухие листья, сучья, пыль. К концу ноября на Черной Ганьче всегда так: посвирепствует погода несколько дней, ветер пронесется по окрестным лесам, выворотит с корнем деревья, разметает в поле стога, а затем, будто устав, стихнет на время, и тогда в полном безмолвии повалит снег — мягкий, пушистый. Он укроет землю и прояснит дали, выгонит из лесу разную живность поближе к жилью, где есть чем поживиться, например оголодавшего русака, к курятникам и стожкам сена — рыжую воровку, и, как ни хитра, она оставит на девственной белизне следы мышкования; к рябинам устремятся снегири, дрозды и синицы, птичий клекот и писк долго будет отдаваться в ушах, а в глазах не перестанет рябить от многоцветья птичьего оперения — розовато-коричневых свиристелей, малиновых клестов, красных щуров.

Суров с восхищением смотрел на озеро. Над ним стояли рябины. Еще не тронутые прожорливыми птицами, висели бордовые кисти ягод. Вспомнилось сразу, как много лет назад Вера написала великолепную картину и назвала ее «Рябиновый пир». Это была лучшая ее вещь. Подобного ей больше не удавалось создать, хотя и на юге, и в Карманово она много писала. Суров поймал себя на мысли, что ему до сих пор жаль проданной картины.

Время, однако, не ждало. Пора было возвращаться в отряд.

Тимофеев тоже планировал выехать на вторую вместе с начальником штаба. Так же как и Суров, Геннадий Михайлович был в отряде новым человеком — три месяца, можно сказать, в счет не шли, — и ему хотелось сразу убить двух зайцев: и с Суровым познакомиться поближе, и получше организовать там политработу. Перечитав, однако, вечером свой доклад, подготовленный к партийному активу, Геннадий Михайлович изменил решение и поездку отложил, так как доклад получился слишком оптимистическим, успокаивающим.

«Да, отряд, конечно, хороший, — думал Тимофеев, подводя итог своим трехмесячным наблюдениям. — Крепкий боевой коллектив, здоровое политико-моральное состояние. Карпов, надо отдать ему должное, умеет вдохновить людей на работу с полной отдачей, сам трудяга, вникает в самую суть дела, правда, временами груб и излишне упрям». Месяц назад Тимофеев даже громко поговорил с Карповым — тот не включил в список на получение квартиры майора Духарева, старшего офицера отделения подготовки.

— Вы, Геннадий Михайлович, в эти дела не вмешивайтесь, — резко бросил тогда Карпов. — Вы человек новый. Не все знаете. А я отдаю себе отчет в том, что делаю. Ничего с Духаревым не случится, если еще какое-то время поживет в однокомнатной. Другие еще хуже живут.

— По мнению Духарева, вы мстите ему за непослушание: вы неоправданно требовали завысить отряду оценку по огневой.

Карпов вспыхнул.

— Вы сознаете, что вы говорите? Что значит — завысить?! Я просто требовал объективности. Хотел, чтобы и Духарев болел за свою часть. А ему, получается, безразлично — удержит отряд первое место в округе или нет. Речь шла фактически о ерунде: для того, чтобы вторую вытянуть на «отлично», следовало разрешить «перестрелку» трем солдатам. И вся обедня. Духарев должен был разрешить. Но он уперся — не положено.

— Но лишать его за это квартиры…

Карпов хотел резко возразить — это было видно по его потемневшим глазам и сошедшимся над переносицей бровям, — но сдержался и тихо сказал:

— Во-первых, лично я квартиры его не лишаю. Придет время — обязательно получит. А сейчас, выбирая из них двоих, считаю нужным поощрить Золотницкого, а не Духарева. И потому, что Золотницкий для отряда сделал больше, чем Духарев. Во-вторых, Духарев живет под собственной крышей. А Золотницкий вот уже почти год как на частной квартире.

— Но Духарев подал рапорт об увольнении. Вот он. — Тимофеев протянул бумагу.

Карпов бегло прочитал рапорт, подумал и, взяв карандаш, написал резолюцию: «Просьбу поддерживаю».

Тут бы Геннадию Михайловичу показать характер, принципиальность политработника. Но он промолчал.

Сейчас такой номер у Карпова наверняка не пройдет, думал Тимофеев, покусывая губы. Тогда, конечно, как-то растерялся. Столько времени прошло, а Тимофеев по-прежнему не мог простить себе, что не отстоял Духарева. Ведь можно было бороться, дойти, если потребовалось бы, до командования округа.

На актив Геннадий Михайлович возлагал большие надежды, многого ждал от него, в первую очередь критики недостатков. Изменившаяся вдруг к худшему обстановка в сопредельном государстве, где почти в открытую стала действовать агентура западных спецслужб, требовала повышенной бдительности, напряжения всех сил.

Да, продолжал размышлять Тимофеев, отряд достиг определенных успехов. Однако успехи — вчерашний день, тотчас возразил он себе. Все ли гладко сейчас в отряде? Взять, к примеру, стиль работы. Об этом нужно обязательно говорить на активе — на одном администрировании далеко не уедешь.

Тимофеев продолжал писать тезисы доклада. Как ему показалось, он нашел правильные интонации, сделал правильные акценты.

Из окна было видно, как на плацу маршировали и пели молодые солдаты, вернувшиеся с вечерней прогулки. Тимофеев закурил и стал слушать песню: уж больно хорошо получалось у них, у этих парней, недавно надевших военную форму. Зазвучал телефон.

— Зайди ко мне, — послышался в трубке голос Карпова.

В том, что полковник допоздна засиделся в своем кабинете, не было ничего необычного. Такое случалось часто. Однако в такие часы он редко приглашал к себе офицеров.

Кабинет начальника отряда находился в основном здании, у центрального въезда на территорию гарнизона. Здесь же размещались некоторые отделы штаба и тыла.