Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Какая чушь! — гневно вставил Свиридов.

— Отторгнет, обязательно отторгнет!.. Искусственно созданная общественная ячейка в самом зародыше нежизнеспособна, она рассыплется, как этот самый, как его… пресловутый карточный домик… Разве я не права, Юрий Васильевич? Скажите откровенно, права или нет.

В какой-то момент Тимофееву показалось, будто Суров сочувствует Любови Аркадьевне, и это покоробило его. Разумом он, конечно, понимал: легко впасть в ошибку, поддерживая одну из сторон. Лично его симпатии были на стороне будущей матери и ее ребенка, при этом он отдавал себе отчет в том, что заблуждается, — ведь в конечном счете все зависит от решения молодых. Возникло желание вторгнуться и помешать ответу на прямолинейный вопрос. Но он не успел.

— У меня нет взрослых детей. — Суров поднял взгляд к Любови Аркадьевне, искательно и с надеждой глядевшей ему в глаза. — Но когда они вырастут, я дам им возможность самим решать такие вопросы. Надеюсь, они не преминут посоветоваться со мной и с матерью. — Он поднялся, собираясь уйти.

Любовь Аркадьевна встала. Лицо ее исказилось в гневе. Она метнула взгляд на мужа, как бы понуждая его вмешаться и сказать свое веское слово, но тот, потупив взгляд, молчал.

— Пойдем, Люба, — тихо позвал он жену. — Ты затеяла на редкость…

Его слова будто ударили ее.

— Ах, я затеяла!.. Спасти сына в устах ученого-филолога называется «затеяла». — Она нервно рассмеялась. — Ну нет! Трупом лягу, а этого мезальянса не допущу! Дойду до самых высоких инстанций, раз не нашла здесь поддержки. — Перейдя на высокие ноты, спохватилась: — Очень жалко, что вы нас не поняли.

Тимофеев, сидевший сбоку у письменного стола, за которым происходил разговор, поднялся последним.

— Собственно говоря, на что вы надеялись, Любовь Аркадьевна? — спросил, слегка наклонясь через стол. — Чего конкретно вы ждали от командования отряда?

От такого прямо поставленного вопроса она буквально опешила. Сделала два шага к окну, у которого Суров остановился и выглянул во двор. Пересекая его в направлении штаба, шагала чета Лазаруков с дочерью. Они что-то горячо обсуждали. Любовь Аркадьевна проследила за взглядом Сурова, и лицо ее мгновенно преобразилось — ненависть сделала неузнаваемым облик молодящейся женщины средних лет, в доли секунды состарив его.

— Нет! — выдавила она из себя, задыхаясь. — Никогда!..

…Вместо робкого, с торчащей из широкого ворота гимнастерки цыплячьей шеей солдатика к Тимофееву вошел и замер на середине ковровой дорожки в положении «смирно» ладный пограничник, крепкошеий, в хорошо сидящей на нем военной форме.

— Рядовой Свиридов по вашему приказанию прибыл!

На обветренном лице рядового Свиридова и намека не было на отличающую первогодков стеснительность. Скорее хмуро, чем пугливо, посмотрел он в лицо Тимофееву, присевшему на подоконник. Среднего роста, широкоплечий, он выглядел крепышом, уже послужившим и знающим себе цену. Когда ему предложили сесть, неторопливо отодвинул стул и плотно уселся на него — не на краешек, как садятся солдаты в присутствии высоких начальников, готовые вскочить при первом же к ним обращении.

Разговор с ним начали с вопросов о том, втянулся ли в пограничную службу, хватает ли часов сна и еды. Он, внимательно выслушав и подумав, ответил, что служится ему нормально, как и другим новичкам, на здоровье не жалуется, еды и сна хватает. Неожиданно хмурость исчезла с его лица. С улыбкой, удивительно похожей на улыбку Любови Аркадьевны, добавил, что, мол, не на блины к теще приехал.

— А теща ваша, между прочим, здесь, — заметил Тимофеев.

— Нет, — замотал головой Свиридов. — Мама приехала с отцом. Я телеграмму получил. Вы ошиблись, товарищ подполковник.

— Все равно, ошибки нет. Семейство Лазаруков прибыло в полном составе. Еще вчера. И ждут не дождутся своего зятька.

— Разыгрываете! — мигом превратившись в мальчишку, возразил парень. Стремительным рывком вскочил на ноги и слегка наклонился вперед: — Это неправда?..

— Как можно!

— И Светка приехала?!

— Я сказал: в полном составе.

Парень будто потерял дар речи. Он так и застыл в спринтерской позе, веря и не веря услышанному, совершенно забыв о разделявшем их расстоянии, о той самой воинской субординации, какую успел познать на учебном пункте, где командир отделения был для него недосягаемо высоким начальником.

Тимофеев, тоже отметя субординацию, ответил, что разыгрывать солдата ему не позволяют ни возраст, ни чин, да и должность вроде бы к чему-то обязывает.

— О розыгрыше не может быть и речи, если не далее, как за этой стеной, — он постучал в нее кулаком, — ждет свидания с мужем Светлана Никифоровна, а ей в ее положении волноваться вредно.

— Светка здесь!

Молодой солдат буквально застыл в изумлении. Весь напружиненный, Свиридов обернулся к двери, будто чувствовал, что сейчас она отворится. Дверь в самом деле открылась, вошла Светлана, остановилась у среза ковровой дорожки. Присутствующие предстали перед ней словно в тумане. Она повела головой вправо и влево, не задержавшись взглядом ни на ком.

— Входите, Светлана, — подбодрил ее Тимофеев.

Едва он произнес эти слова, как Свиридов, словно ошалев от счастья, забыв спросить разрешения, бросился к ней.

Суров наклонился к Тимофееву, губы у него невольно растянулись в улыбке:

— Лично мне здесь делать нечего. Сами разберутся.

— Да, вы правы.

Суров проводил Веру и в тот же день вечером, приняв командование пограничным отрядом, отправился на вторую заставу, чтобы разобраться на месте, по какой причине там затянулся капитальный ремонт, а затем уже возвратиться к Мелешко.

— Едете один? — спросил Тимофеев, зайдя к Сурову перед самым отъездом.

— Духарева беру с собой.

— Правильно. Он — куратор правофланговых застав, участок знает хорошо. И вообще дельный офицер. Поближе с ним познакомьтесь.

Никакого умысла в усиленном нахваливании майора Духарева Суров не заметил. И чего ради начальнику политотдела хвалить его?

Быстро темнело. Стояла та пора года, когда осень уже не осень, а зима еще не зима. Вчера выдался погожий денек, а сегодня с самого утра идет мокрый снег. Вот и сейчас, в сумерках, пришлось включить фары, потому что снег падал крупными хлопьями, ограничивая видимость и застилая дорогу, ритмично скрипели «дворники», расчищая на лобовом стекле мокрые треугольники.

Дорога была Сурову незнакома. Большак пролегал параллельно границе, не далее чем в полутора-двух километрах от ограждения, и теперь, к осени, был порядком разбит леопромхозовским транспортом, машинами отряда. «Уазик» лихо подбрасывало, а временами так кренило набок, что казалось — сейчас опрокинет его и бросит в яму, из которой уже своим ходом не выбраться. Но машина каким-то чудом выравнивалась, чтобы через несколько метров, натужно ревя перегретым мотором, проползти на брюхе по разъезженной колее.