Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Рад вас видеть, — нарушил Суров затянувшуюся паузу. — Как говорится, сколько лет, сколько зим!

— Ой, много! Может, сто! Кто сосчитает?

— Шесть лет.

Она покачала головой:

— Не скажите, Юрий Васильевич! Время везде идет по-разному, у всех людей по-разному. На войне вон год за три потом считался. — Она вдруг спохватилась. — Да чего это мы стоим на улице? Зайдем к нам, я вас чаем напою. После такой-то ночи!..

— Какой?

— Не в лесу живем, Юрий Васильевич, хоть и посреди леса. Пойдемте, — мягко попросила она, — мужа, правда, дома нет, хозяйничаем вдвоем со свекровью.

О свекрови она, конечно, упомянула не без умысла, чтобы он, упаси бог, ничего такого не подумал.

— В другой раз, дорогая Шиманская. Возможно, на обратном пути заеду.

Люда сразу как-то потускнела.

— Значит, не заедете, если говорите; «Возможно». Значит, не увидимся. А я ведь скоро уезжаю отсюда… — Она замолкла, потупилась. Потом, быстро подняв к нему глаза, упрекнула: — Вы ведь даже не знаете, что я замужем и уже не Шиманская.

— Ну почему же! Я и не сомневался, что вы замужем. Шесть лет как-никак прошло. Как вас теперь величать, если не секрет?

— Лагуткина.

— Лагуткина?

— Почему это вас удивило?

— Да нет!.. — Он и в самом деле почувствовал, сам не зная почему, неловкость. — Мы обязательно увидимся. Обещаю заехать к вам.

В машине Суров никак не мог освободиться от чувства досады — зачем пообещал? Для чего эта встреча? Он не хотел себе признаваться, что Люда небезразлична ему и все эти годы он думал о ней, хотя чувства к ней, по его мнению, укладывались в простое слово «симпатия». Она действительно была ему симпатична.

У Сурова на самом деле не было свободного времени: предстоял разбор операции, надо было проконтролировать, отправлены ли в подразделения участники поиска, поблагодарить дружинников и тоже развезти их по домам. А потом самому возвратиться к Мелешко, чтобы довершить начатое.

Как выяснилось, участники поиска уже были отправлены и дружинников успели уже развезти. Сам разбор много времени не занял. И Суров даже поспал часа полтора, а отдохнув, не отказался от приглашения пообедать у Колоскова.

Две чистые комнатки дышали теплом и уютом, в них было простенько и очень бело от салфеток и кружевных занавесок, нехитрых вышивок на серванте и телевизоре.

Колосков, степенный и неторопливый, нравился Сурову давно, еще с той поры, когда на этой заставе, служа срочную службу, был инструктором розыскной собаки, старшим сержантом, а затем — старшиной. Под стать мужу была и Катя, неторопливая северянка с копной светлых волнистых волос, заколотых на затылке. За обедом Катя рассказала, что кончает заочно сельхозинститут, готовится стать агрономом и специальность эту избрала не случайно.

— Выходила замуж за пограничника, — слегка окая, пояснила она. — Вы-то хорошо знаете, где приходится служить нашим мужьям. Агроному везде найдется дело. Даже в городе.

Посидев немного с мужчинами, Катя, сославшись на дела, вышла, оставив Сурова с мужем. Колосков сразу заговорил о событиях минувшей ночи, говорил толково о мелких недочетах поиска и тут же предложил оптимальные варианты движений и работы групп, при которых ошибки были бы исключены. И когда после обеда лейтенант вышел его проводить, Суров подумал: «Карпов прав. Пора выдвигать Колоскова».

Еще сидя у Колоскова, он решил не заезжать к Люде, а ехать прямо на первую. Он несомненно боялся новой встречи с ней. Ему неприятно было вспоминать, как он взволновался, увидев эту женщину, насмешливые глаза водителя, с двусмысленной улыбкой наблюдавшего, как его начальник с дамочкой выбирается из лужи. Когда же они въехали в поселок, Суров понял, что лучше сейчас поговорить с Людой, потому что с нее станется разыскивать его в городе, от чего сплетен не оберешься.

Было пять часов дня, когда Суров велел остановить машину возле дома с резными наличниками. Он медленно поднялся на второй этаж и замер перед дверью четвертой квартиры, не решаясь нажать на кнопку звонка.

Позвонил и тут же смутился — отворила ему старая женщина, скользнувшая по нему недоуменным взглядом. Каким-то не своим голосом осведомился, здесь ли живут Лагуткины.

— Людмила, к тебе! — крикнула женщина, и хотя она не сказала, кто именно пришел к Люде, но подтекст Суров почувствовал: «Людка, черт тебя побери, тут к тебе какой-то мужичок приперся!»

Его пропустили в прихожую, и он держал себя как хуторской парень, впервые попавший в городскую квартиру, — не знал, остаться или же, пока не поздно, бежать. Положение спасла быстро появившаяся Люда.

— Вы!.. Хоть и обещали заехать, но я, честно говоря, не надеялась. Боже, какая радость!.. Раздевайтесь, Юрий Васильевич. Что стоите? — Она подошла к нему так близко, что он почувствовал ее дыхание.

— Правда, у меня очень мало времени, Люда. Лучше в другой раз, — сказал Суров, обращаясь почему-то не к Люде, а к старой женщине, которая все еще стояла в прихожей и изучала его.

— Все равно не отпущу. Раздевайтесь, давайте шинель. Я вам так рада!.. Ну что же вы? Мама, скажите ему!

Свекровь же, видимо насмотревшись на Сурова, молча ушла, оставив просьбу невестки без внимания.

Сурову пришлось раздеться и пройти в комнату. Два старых стула и непокрытый обеденный стол стояли в углу, ближе к двери громоздились два ящика, поставленные один на другой и крест-накрест перевязанные веревками, на голых стенах остались прямоугольники от снятых картин: жильцы явно готовились к переезду.

— Переезжаете? — спросил Суров, не зная, с чего начать. — Кто-то мне говорил об этом, а вот кто — не помню.

— Да здесь шагу не ступишь — раззвонят: все на виду. — Люда помолчала. — И я о вас слышала. Ездила о мужем смотреть новую квартиру и встретила знакомую. Вы должны ее знать, супруга подполковника Кондратюка.

— Нет, еще не знаю.

— Наверстаете, — сказала она со значением. — А что у меня сын трех лет, вам доложено?

— Представьте себе, нет.

Нервным движением Люда поправила волосы, на миг затенив ладошкой верхнюю часть лица. В ранних осенних сумерках на Сурова в упор посмотрели странно засветившиеся глаза Люды, и это, он затруднялся сказать почему, удивило его. «Как у кошки!» Казалось, Люда вот-вот заплачет.

Сурову стало неловко оттого, что он находится здесь, в квартире своей случайной знакомой, замужней женщины, с которой, собственно, и говорить ему не о чем, разве что о скверной погоде, да и объяснить свой приход сюда нечем, не говорить же ей, в самом деле, что он больше не хочет видеть ее.

На кухне свекровь гремела посудой, слышались детский голосок и отрывистые, сердитые интонации ответных старухиных слов.

— Извините, Люда. Мне не нужно было приходить сюда.