Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Пусть будет по-твоему. Что мне еще остается, если начальник политотдела настаивает?

Тимофеев в ответ лишь усмехнулся.

Упреков в свой адрес Суров не ждал — не видел для этого причин. До сих пор ему и мысли не приходило, что принятые им решения идут вразрез с общей линией командования отряда. «Нам с командиром». Это у Тимофеева что-то новое!

Суров чувствовал себя настолько уязвленным, что оставил без внимания реплику о «собственных» проблемах, как бы мимоходом оброненную Тимофеевым. Совсем забыл о ней, когда ехал в машине домой. Поднявшись в опустевшую без Веры квартиру, на скорую руку перекусил. И только улегшись на диван и подложив под голову подушечку, слабо пахнущую Вериными духами, почему-то возвратился мыслями к фразе Тимофеева, имевшей, как он лишь сейчас понял, прямое отношение к его, Сурова, личной жизни. Впрочем, тут же подумал, что ничего нового от Тимофеева не услышал — ведь у каждого человека неизбежно возникают проблемы личного плана.

В комнате стояла парная духота. С веранды — Вериной мастерской — сочился запах масляной краски. Суров свыкся с ним, и он ему не претил. Вера много писала. Лучшие, по ее мнению, этюды она развешивала на стенах. Напротив дивана висел один из ее давних дальневосточных пейзажей — заброшенная охотничья изба в тайге у небольшого озерка, уже схваченного морозом, усеянная палым листом земля с черным кострищем на переднем плане, от него, казалось, еще исходил запах дыма.

Усталость давала о себе знать. Сквозь обволакивавшую пелену дремы слабо пробилось: «Любопытно, на что намекал Тимофеев? Он ведь не из тех, кто слова бросает на ветер… Неужели он имел в виду наши с Верой отношения?.. Так ему ведь неоткуда знать. Мы сами стараемся не касаться наших семейных дел, хотя, правда, Вера нет-нет да и сорвется — и за свое обычное: «Увольняйся, я по горло сыта твоей границей!» И это в ней не угасало. Похоже, Вера от своего не отступится».

Сейчас он затруднялся сказать, когда именно пришел к этой мысли. Да и вряд ли имело существенное значение — когда? Однако от этой проблемы действительно не уйти.

Сна как не бывало.

Итог оказался неутешительным. Перечисляя выявленные в ходе проверки недочеты, Суров старался говорить кратко и твердо:

— Перестрелка ничего не дала: та же самая четверка. Служба тоже не блещет: тревожная группа собиралась на две минуты дольше положенного. Мало скрытности, шума — много. Явно избыточно, безо всякой нужды пользовались следовыми фонарями. Слабо отработана взаимодействие между поисковыми группами и нарядами.

Мелешко сидел усталый, как-то сразу постаревший. На него жалко было смотреть.

— У кого нет недостатков, — вставил он, дождавшись паузы. — Люди старались, товарищ подполковник.

— Что толку?

Ястребень сидел несколько поодаль на невесть откуда взявшемся белом табурете, сидел, заложив нога за ногу, держа на колене раскрытый блокнот с записями.

— Выходит, трудолюбия мало, — вдруг сказал он, ни на кого не взглянув. — Нет методичной учебы. Потому и показатели такие, что впору плакать. Перестраиваться надо. А здесь все идет по старинке…

— Поздно мне переучиваться, — усталым голосом прервал его майор и поставил обе ноги на пол рядом, будто собирался встать.

Жестом Суров остановил ненужное препирательство. Конечно же, коснись такое другого, он в ответ на эту реплику Мелешко сказал бы коротко: коли так, уходи и не путайся под ногами. Любому в глаза сказал бы.

Но разве мог он сказать это своему учителю?

— Незачем препираться, — ответил Суров хмурому капитану. — Мы не проверяли, мы просто знакомились с положением дел. Иван Васильевич учтет замечания в дальнейшей работе. — Он сделал паузу. — Ну все, будем закругляться.

Ястребень вышел первым.

Суров принялся записывать указания, и, как ни велики были его уважение и чувство благодарности к майору Мелешко, он сознавал всю правоту Карпова — начальник первой действительно не справляется. Даже при всем том, что майора и его людей отрывали на строительство профилактория, главным всегда должна оставаться боеготовность подразделения. Должна. А на деле получалось не так. Сознание очевидности этого факта угнетало, превалируя над всеми другими соображениями. Прервав запись, Суров долго обдумывал формулировку, внутренне борясь с желанием записать так, как следует. По всей строгости. Но тогда Карпов получит главный козырь против Мелешко.

— Чего маешься, Юрий Васильевич? — подал вдруг голос Мелешко, делавший пометки в суточном плане. — Выкладывай все начистоту. Чего уж тут изобретать. Надо уходить — так и скажи. В глаза. Не надо — тоже скажи. Только ясно, определенно.

Застигнутый врасплох, будто уличенный в нехорошем поступке, Суров остановил напряженный взгляд на неузнаваемо спокойном лице Ивана Васильевича.

— Сам-то как думаешь?

— До сих пор считал, что оправляюсь. На поверку выходит — нет. Видишь, капитан переучиваться советует. Перестраиваться.

— Он прав, вы напрасно обижаетесь. — По старой памяти — на «вы» — было значительно легче. — Мне трудно вам об этом говорить. Но если начистоту… Я бы, например, ушел — и конец. Обстановка, Иван Васильевич, как никогда требует полной отдачи. А вам уже ноша не по годам. И с каждым годом вес ее увеличивается. Разве не так?

В этот поздний час в канцелярии было тихо. И лишь за окном заунывно гудели провода. Правда, двойная дверь с тамбуром не совсем спасала от гула люминесцентной лампы в дежурной комнате. Слышались и частые звонки, и треск аппаратуры — напряженная жизнь границы не смолкала. Однако шумы эти лились как бы поверх тишины, не касаясь ее и подчеркивая своеобразную атмосферу последних метров советской земли.

— Что же вы молчите?

— Стало быть, отрезанный ломоть, — отрешенно произнес майор, словно прощаясь со всем тем, чему отдал половину своей жизни. Лицо его оставалось по-прежнему спокойным, но голос дрожал. — Я ведь понятливый. — Мелешко нервно вскинул голову, — Тебе служить, Юрий Васильевич, мне — уходить на покой. И ты мне не доказывай обратное, валерьянки на душу не капай. — Иван Васильевич устало поднялся со стула, сделал по ковровой дорожке несколько шагов, огляделся по сторонам, будто и в самом деле решил уйти сейчас из канцелярии навсегда.

Суров слишком хорошо знал Мелешко, чтобы поверить ему. Больше того, был убежден: Иван Васильевич ждет успокоительных слов, обнадеживающих обещаний, которых он вправе ждать от своего бывшего заместителя — на добро ведь добром отвечают. Так издавна повелось.

Понимать-то понимал, а слова просились совсем другие. Неблагодарные слова сами сложились в короткую фразу:

— Уходите. Это я как бы совет даю.