Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Люда, прошу вас, послушайте, — сказал мягко, взял за руку, дав знак пройти немного вперед. — Мне нужно объяснить вам раз и навсегда. Я обязан сказать со всей откровенностью…

— Я и так все знаю. Не надо. Вам нужно на службу, — ответила, высвободив руку, не желая слушать. — Я вас и так задержала. Простите. — Посмотрела ему в лицо долгим взглядом. — Прощайте, Юрий Васильевич, и еще раз извините за причиненные вам неприятности. Я этого не хотела, поверьте. — Она быстро повернула назад и затерялась в толпе.

С ее уходом в Сурове что-то оборвалось. Он поискал ее глазами. Не найдя, увидел поравнявшегося с ним Кондратюка. Откозыряли друг другу и молча продолжили путь. Заместитель шагал рядом, нога в ногу, набычившись, глядел в одну точку. С таким трудно разговориться. Но вот на выходе из сквера им встретилась молодая женщина и он так галантно уступил ей дорогу, что она невольно задержала на нем взгляд.

Вместе поднялись в штаб.

— Через час попрошу зайти ко мне, — сказал Суров Кондратюку. — С картой и списком офицеров отряда.

Войдя к себе и раздевшись, вызвал кадровика. И тот, словно только и ждал этого звонка, сразу же явился. Суров думал увидеть нахмуренного, обиженного седого майора. Такой Евстигнеев был ему как-то ближе, что ли, симпатичнее.

Однако вошел прежний, угодливый, державший нос по ветру человек. С мягкой улыбкой на лице он замер в полушаге от стола и виновато заморгал.

— Майор Евстигнеев по вашему приказанию.

— Садитесь, Евгений Трефильевич. Проект приказа готов?

— Так точно. Мы за этим строго следим.

И ни слова больше. Сидел молча, немного вытянув шею, ждал, пока начальник прочтет и подпишет приказ, касающийся Кондратюка, — об объявлении ему благодарности и поощрении ценным подарком по случаю сорокапятилетия и за безупречную службу.

В приказе все было правильно, и лишь одно удивило Сурова — ценный подарок: это не предусматривалось, поскольку еще вчера Суров выяснил у начфина, что у командира фонд на нуле. И смета такого рода расходов не предусматривала.

Безошибочным нюхом майор уловил, на чем запнулся временно исполняющий.

— Будет ценный подарок, — поднявшись, доложил Евстигнеев. — Наручные часы стоимостью пятьдесят шесть рублей.

— Каким образом?

— Складчину организовали, — коротко доложил майор.

«Не может простить квартиру, — объяснил себе Суров немногословие Евстигнеева. — До смерти будет помнить обиду». Он подписал приказ и приготовился выслушать слова обиды. Хотел, упреждая, сказать, что решение отложено до возвращения командира, однако не успел.

— Захворал наш полковник, — сказал майор и спрятал документ в папку. — Анфиса Сергеевна письмо прислала — сделали ему тяжелую операцию. Состояние опасное.

— Знаю. Опасность уже миновала. — Он не стал распространяться о том, что вместе с Тимофеевым звонил в Кисловодск, разговаривал с женой командира. — Документы на доклад оставьте. Я верну их часа через два.

Вошел Кондратюк с картой и списком офицеров, хмурый, недовольный. Сквозь зубы процедил:

— По вашему приказанию…

И буквально тут же вбежал Тимофеев. Быстрый, стремительный. Не присаживаясь, он закурил, не обращая внимания на недовольно поморщившегося хозяина кабинета, пыхнул табачным дымом.

— Вы надолго засели?

— Кстати пришел. Я как раз собирался тебе звонить, Садись, Геннадий Михайлович. Надо обсудить предстоящие учения.

Садиться Тимофеев не стал. Он склонился над разложенной на приставном столе картой, на которую Кондратюк положил коробку с фломастерами, два простых карандаша и резинку.

— Затевается большая баталия? — Тимофеев, отвернувшись, пыхнул дымком.

— Ты против?

— Почему? Если командир решил, то я обеспечиваю высокий моральный дух. Ну а если без шуток, что конкретно планируется? Вы докладчик, Григорий Поликарпович?

— Сам пока не в курсе.

— В соответствии с договоренностью, — стал пояснять Суров, — организуем внезапную проверку боеготовности всех подразделений, в том числе и нашу собственную. Понадобится точный расчет необходимого времени, транспортных средств. Надо учесть и то, что офицеры гарнизона живут в разных концах города. Поднимать будем ночью. Прошлый раз собирались непростительно долго. Надо не забыть рассчитать расстояние до застав, состояние дорог. Я бы не стал полагаться на память, товарищ Кондратюк. Сколько времени потребуется на отработку документации?

— Трое суток, не меньше. Если заодно и учения провести, то еще двое суток. Итого — пять, — отрубил Григорий Поликарпович и будто врос в пол, уставившись в карту.

— Хорошо бы уложиться в трое суток. — Суров быстро прикинул в уме объем предстоящей работы. Ее было не так уж много. Даже с учетом того, что для скрытности исполнять ее должен один человек. — Нет, двое суток, товарищ Кондратюк. И ни часу больше.

— Да вы что — смеетесь! — Кондратюк поднял глава, в них таилось возмущение.

— Вполне серьезно. Я лично укладывался меньше, чем в двое суток. Если вопросов нет — свободны.

Кондратюк удалился вместе с картой.

— Грубовато ты с ним, грубовато! — не выдержал Тимофеев и закурил. — А он все-таки человек, несостоявшийся начальник штаба. Скажешь, лирика? А ведь вам вместе работать.

— Давай оставим эту тему.

— Да нет, Юрий Васильевич. Ведь если разобраться, обидели человека. Восемь лет в одной должности, в одном звании, а он ведь старше нас на десяток лет.

— Кончай ты эту лирику. Оставим ее на другой раз, до более подходящего случая. Я вот что при нем не сказал: хочу не только внезапную проверку с учениями и всем прочим. Пусть проверяющие останутся в подразделениях дней на пять, помогут офицерам границы. Там сейчас туговато — через два-три дня придут молодые солдаты.

— Согласен.

— Да плюс ко всему погода. — Суров показал за окно.

Зимнее солнце старалось, светило ярко, но тепла не давало. Дул холодный северный ветер, и нетрудно было представить, каково сейчас в поле.

Тимофеев неожиданно переменил тему разговора:

— Тебе никогда не приходило в голову, что жизнь в захолустье, как выражаются некоторые, жизнь, допустим, в том же Карманово имеет свои минусы, свои недостатки, но и свои прелести?.. Не сомневаюсь, что приходило. Там коллектив сейчас уже кажется нам каким-то особенно спаянным, там чувствуешь себя окруженным друзьями, товарищами, отношения между людьми там как-то проще и оттого искреннее.

— И к чему ты это?

— Ностальгия, если угодно. — Тимофеев не дал увести себя от этого разговора и неопределенно показал рукой за окно. — Между прочим, год назад я там мать схоронил, ей и шестидесяти не исполнилось. Климат тяжелый был на Памире. Однако тоскую по тем местам. У меня ведь это было свое Карманово. А как сделать его здесь? Чтобы всем нам было здесь так же хорошо?