Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Суров Юрий Васильевич, — повторил вслух Карпов.

Как же так получается? Почему Суров, если Карпов просил утвердить на эту должность Кондратюка Григория Поликарповича, тоже подполковника, не варяга, а своего, доморощенного, вот уже десяток лет ходившего в заместителях начальника штаба?

Просил и устно, сделал и письменное представление, предварительно согласовав просьбу в окружном штабе. Что же получается? Выходит, его, Карпова, ходатайство — пустой звук? Значит, с ним можно не считаться? Ведь это самое настоящее недоверие! А каково Григорию Поликарповичу? Каково ему, старому служаке, замещающему начальника штаба уже целых семь месяцев?! И как ты, полковник Карпов, ему в глаза посмотришь? Чем оправдаешься?

Мгновенно вспыхнув, Павел Андреевич встал из-за стола и начал ходить по кабинету. Однако он быстро отошел — верх взял здравый смысл: округ тут ни при чем. Суров назначен Москвой. Стало быть, незачем звонить. Незачем трепыхаться. Приказы не обсуждают.

Григорий Поликарпович Кондратюк, как и преобладающее число офицеров-пограничников, пошел в войска «по велению сердца», как он сам не раз говорил, движимый романтикой и, конечно, чувством патриотизма. Он был готов сидеть десяток и больше лет в глухомани, сидеть и постоянно ждать нарушителя, ждать отпуска, который пролетит как один день, всколыхнув тоску по вольной жизни на гражданке и такое желание… возвратиться в эту самую глухомань, на свою милую заставу.

Лейтенант Кондратюк начинал хорошо. У него сразу же проявились блестящие способности изобретать разного рода хитрости для усиления охраны границы. Лейтенант к тому же хорошо пел, был общителен. И люди очень тянулись к нему. Слово заместителя начальника пограничной заставы подчас было весомей приказа самого командира.

Расти бы да расти Григорию Кондратюку. И была в свое время возможность поступить в Военно-политическую академию. Кондратюк, к тому времени женившись на фельдшерице из соседней с заставой деревни Фросе Пищик, подал рапорт о зачислении слушателем Военно-политической академии имени В. И. Ленина, подал, правда, без особого энтузиазма, потому что Фрося, боевая подруга, властительница всех его помыслов и желаний, с холодком отнеслась к перспективе тесниться в комнатке общежития, готовить на общей кухне.

Медовый месяц давно пролетел. Пришел сентябрь в золотом листовее. А любовь крепла с каждым днем, и Фрося все больше забирала власть над влюбленным Гришунчиком.

— Милый, родненький мой Гришунчик, — шептала как-то ночью Фрося, натягивая сползшую с груди шелковую комбинашку. — Уж лучше быть первым в деревне, чем последним в городе. — Чертова бретелька ускользала из-под пальцев. — Куда торопиться? Куда спешить? Твое от тебя не уйдет.

Будто в воду глядела. Как напророчила. Ее милый а родненький, к тому времени получивший звание старшего лейтенанта, в одну ночь, сам того не ожидая, прославился.

Была одна из тех многих беспокойных ночей беспокойного года, когда ждали незваных гостей. Неизвестно было, каким путем пойдут ходоки одной скандинавской страны, где на индустриальной основе наладили изготовление «царских» десяток из низкопробного золота и переправляли их по тайным каналам в нашу страну, полагая, что открыт новый Клондайк.

Не менее ловкие представители бизнеса другой, великой, державы поставляли нам в тот же год в мешках о дипломатической почтой свою валюту и сбывали ее на «черном рынке», чтобы она, обросши как снежный ком сверхприбылями, возвратилась обратно — уже по нелегальным каналам.

Одним словом, скоординированные с младшим партнером валютные операции кроме сверхприбылей предполагали еще и ощутимую экономическую диверсию.

В ту памятную сентябрьскую ночь, когда ярко сверкали звезды и с шелестом падали листья, старший лейтенант Кондратюк возвращался с проверки пограничных нарядов, до живота промочив ноги в обжигающе холодной росе. Повезло Кондратюку крупно: не одного — двух ходоков с золотом взял. У него хватило терпения выждать, пока они проберутся через границу, дал им углубиться и почувствовать себя в относительной безопасности и только тогда блестяще, по всем правилам пограничной науки организовал задержание.

С тех пор Кондратюк пошел, что называется, в гору. Начальник заставы получился из него отличный.

— Прирожденный службист, — лестно отозвался о нем как-то один высокий начальник.

Старший лейтенант, затем капитан, потом майор Кондратюк, быстро поднимавшийся по служебной лестнице, и сам уверовал, что он действительно прирожденный службист.

Через какое-то время Кондратюку присвоили звание подполковника и назначили заместителем начальника штаба, аттестовали на начальника штаба. Однако с переводом в начальники явно затормозилось — где-то почему-то заело.

И вдруг на вакантное место, на его, Кондратюка, законную должность прислали другого, Сурова, вчерашнего подчиненного.

Павлу Андреевичу обидно было за своего бывшего отделенного и однокашника по военному училищу. Такая досада взяла, что в сердцах, не сдержавшись, грохнул кулаком по столу и даже боли не почувствовал. Да что же это такое происходит! Григорий Поликарпович Кондратюк — фигура вполне подходящая, явно стоящий был бы начальник штаба. И почему «был бы», если он фактически исполняет эти обязанности уже не один месяц?

Но приказы не обсуждают. Окончательно придя в себя и смирившись с несогласованным назначением, Павел Андреевич дочитал остальные бумаги. Затем вызвал к себе зама по тылу, полковника Лазарева, чтобы поговорить относительно строительства на первой, и, когда тот вошел, сразу спросил:

— Ты случайно не слышал такую фамилию — Суров?

— Не только слышал, но и хорошо знаю: служили вместе.

— Правда?!

— Правда. Капитан Суров, вот имя-отчество запамятовал. Кажется, Юрий Васильевич.

— Подполковник.

— Был капитаном. Командовал в нашем отряде второй заставой. Отличный офицер.

— Да тебя о ком ни спроси, все отличные.

— Ну он-то — действительно офицер отличный: прекрасный хозяйственник, строевик что надо, рассудительный, с личным составом всегда поддерживал правильные взаимоотношения, авторитетом пользовался. Ну, что еще сказать? Да вот, правда, по семейной части нелады бывали, но это не его вина. Жена сама уехала, не захотела жить на заставе. Новатор. Человек думающий. Не знаю, что еще сказать… Временами бывал резок. Так и мы с вами не ангелы.

— Все?

— Позовите Евстигнеева, тот всю подноготную выложит.

— Евстигнеев формально отбарабанит, а я живое слово о человеке услышать хочу, — раздраженно ответил Карпов. — Спросил бы хоть, чего это я вдруг о Сурове заговорил. А то нахваливаешь, вроде как сватаешь.