Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Социальные законы эти никуда не годятся, больничные кассы и восьмичасовой рабочий день переманивают сельских рабочих в город. Законы эти отменить надо, и все станет по-другому! — потянулся мировой судья за новой бутылкой. — Первым делом отменить социальные льготы!

— А кто их отменит, когда в сейме сидят голодранцы и держат бразды правления в своих руках? — замахал кулаком младший Озол. — Может быть, красных уговорите уступить по-хорошему? Дадите им еще лет пять-шесть помитинговать? Довольно! Достаточно мы ждали! Хватит, никаких митингов, никаких обществ! Покончить со всякими их профсоюзами, Трудовой молодежью. Тут, в местечке Пурвиене, обосновался настоящий вертеп отъявленных антигосударственных элементов. Оттуда все эти подстрекатели и берутся, которые красные флаги вывешивают.

— Факт, оттуда! Я это начальнику уже давно говорил… — Антон Гайгалниек решил, что на сей раз его уже никто не одернет. — Сброд этот с фольварка и из местечка…

— Сегодня мы должны рассуждать, как мужчины, — не дал все же младший Озол Антону договорить. — Мы должны знать, что такое банк, что такое капитал. Неважно, поддерживаем ли мы католическую партию, Крестьянский союз или примыкаем к какому-либо беспартийному патриотическому объединению, нам, главной опоре свободной Латвии, надо держаться вместе. Объединиться. В нашей волости, в нашем уезде, в Латгале, по всей Латвии. Объединиться, чтобы одним махом отрубить головы красному дракону, все до единой. Одним ударом…

Виновницу торжества испугал разговор об отрубленных головах, о каких-то красных драконах. Какие злые дядьки эти за столом, которые гнали ее прочь, в ее день рождения… Девочка кинулась назад и заревела благим матом.

— Ведь сказала тебе, ребенка успокой, увалень этакий! — накинулась хозяйка на Урбана. — Чего глаза таращишь. Только знай подтаскивай тебя…

Прогулка в поле для Сильвестра оказалась кстати. По крайней мере не нужно смотреть на розульскую барыньку и на затянутого в мундир горлодера, который так и норовит его задеть. Сильвестр, правда, понимал, что батраку надо сдерживаться, но он тоже человек, да еще горячего нрава. Одним желанием нрава своего не укротишь. Сильвестр взял девчонку на руки и понес во двор. Успокаивая Викторию, он слышал, как в доме орал хриплым голосом айзсаргский начальник:

— Оружия у нас хватает и геройского духа нам тоже не занимать. К чертям партии и сейм! В крестьянском парламенте решили…

Качая на руках хозяйскую дочку, Сильвестр шел полевой тропой в сторону Курситисов. По привычке, но и не без умысла. Хотел попытаться повидать Веронику. Сказать об угрозах младшего Озола. Хоть слова этого барчука его мало трогали.

После долгих уговоров и укачиваний капризуля согласилась пойти в сенной сарай Курситисов на краю луга, где под коньком крыши прятались будто птицы.

Дверь сарайчика оказалась полуоткрытой и, когда они приблизились к ней, из нее повеяло терпким табачным запахом. В сарае курили. Может, и сам Курситис? Но девчонку уже было не унять.

— Наперво вокруг обойдем! — пытался вывернуться Сильвестр. — Может, увидим там что-нибудь хорошее.

— Не-е! — завизжала девчонка.

В сарае на полу затрещали жерди, кто-то, тяжело ступая, подошел к двери. Янка Урпин, некогда любимец розульской хозяйки, а ныне весь помятый, растрепанный с опухшими веками.

— Чего надо? — Он так зло уставился на Сильвестра и девочку, что Виктория тут же притихла.

— Мы так просто. Птиц посмотреть пришли.

— Нет тут птиц. — Янка Урпин поднес ко рту цигарку, и еще острее запахло табаком. — Нет их здесь.

— Ну, тогда… — не мог решиться Сильвестр, как быть.

— Что у вас там, в Сперкаях? — кивнул Урпин в сторону Пушканов.

— Праздник. Гости съехались. Угощаются, пьют.

— И с моей… розулевской хозяйкой эта козявка из местечка притащилась?

— Мировой судья, что ли?

Янка не ответил. Только стал быстро-быстро попыхивать самокруткой.

— Чертово отродье… — Он стиснул в пальцах изжеванную цигарку. — Я с тобой еще встречусь…

На крик Урпина буйным лаем отозвался рванувшийся на цепи дворовый пес, и сразу раздался другой шум — брякнула брошенная цепь, стукнули распахнутые одним толчком ворота.

— Воры… Куси воров! — Это был Курситис.

— Ой-ой! Укусит! — прижалась к Сильвестру Виктория.

— Не укусит, не укусит! — Парень подхватил крикунью на руки и, повернувшись к широко шагавшему к ним Курситису, бросил: — Уймись, а то как бы желчью не захлебнулся!

— Уходим мы, уходим, скряга несчастный! — швырнул Янка Урпин недокуренную самокрутку.

На Рушонской станции пропагандиста встретил член местного отделения Союза рабочих спортсменов. Неуклюжий паренек в залепленных грязью сапогах. Значит, опять по лужам топать, по прокисшим от дождей проселкам. Как на той неделе в Варкаве, позавчера в Калупе. Что он должен всегда готовиться к худшему, Пилан понял по тому, каким взглядом окинул встретивший парень его ботинки, отглаженные складки брюк и чемодан.

«За неженку принял, — подумал Андрис. — Ну ничего. Рано ухмыляешься, парень. Пилан не случайно попавший в деревню горожанин, не знающий, что такое осенью проселочная дорога».

— Итак, поплыли! — бодро сказал Пилан и совершенно инстинктивно ощупал на пальто пуговицы. Спросить, будет ли повозка, он счел излишним.

— Ладно, тогда я впереди пойду. — Местный товарищ, широко шагнув, переступил через лужу. — Поднажмем, чтобы согреться.

— Поднажмем.

— Зарядил дождь… — У Даугавпилсского шоссе провожатый остановился. — Страшно нужный дождь. Все чертовски пересохло. Хотя бы озимые в рост пойдут.

— Да, в этой стороне сильная засуха была. В Курземе, на Видземском побережье почти каждую вторую неделю по туче проходило.

— Курземцам и видземцам всегда больше везет…

Местный товарищ шагал уже не так быстро, время от времени оглядывался и ждал, пока приезжий, петляя, не доберется к нему. Некоторое время помолчав, он принялся расспрашивать Пилана. Знакома ли товарищу пропагандисту аглонская сторона? Его раньше тут не видели. Знает ли товарищ, что здесь сейчас происходит? Центр верующих тут, как же, а что это значит для партии? Ах, были стычки с представителями католической партии? Это даже лучше. Но когда на народных сборищах появляются монашки или присутствует декан Тимшан, чего только не случается. Чем, например, декан Тимшан наших бьет? Толкованием учения социализма. Тимшан не такой, как другие ксендзы. Тимшан может сказать, что капитализм калечит людей, что у крестьян трудная жизнь, что нет работы, что кустари питаются одной картофельной шелухой да водой. При всех не побоится утверждать, что нужен более справедливый строй. Но социализм, какой сейчас проповедуют, никуда не годится. В чистом виде — может быть. Социал-демократы, говорит Тимшан, не социалисты. Вожди социал-демократов только и знают, что за хорошими местами и большими жалованьями гонятся. Проповедуют бедным избавление, а сами в своих крупных хозяйствах сельских рабочих эксплуатируют. В банках большие проценты изымают.