Виктор Попов - Живая защита

Павел стряхнул с воротника снег и пошел.

— Недолго! Смотри не потеряйся! — услышал напутствие.

Идти можно по полотну дороги. Наступать тверже и ровнее. Но Павел, проваливаясь в рыхлых наносах нового сугроба, не сворачивал от щитов. Если ветер сорвет хотя бы один из них, образуется дыра, твердый снежный язык выползет на путь. А это уже занос и перерыв движения поездов. Он так и шел от одного кола до другого, проверяя крепление щитов.

Тишину почувствовал сразу. Позади Павла ветер свистел в широких просветах деревянных щитов, впереди — приглушенно гудела в деревьях неугомонная пурга. Со стороны поля шуршащими волнами налезала поземка. Только на пути, огражденном посадкой, было тихо.

Павел по глубокому сугробу обошел кусты боярышника. Стряхнув снег с пальто, выбрался на путь. Посмотрел и замер, словно совершил открытие.

Через железную дорогу ветер тащил нескончаемую массу снега. Завывающая лавина в середине лесополосы отталкивалась от нанесенного ею же белого вала, как от трамплина, и неслась над вершинами деревьев, над телеграфными проводами. Деревья гнулись, тонули в сером кипящем потоке. За ними отвесной стеной вырастал треугольниками, нацеленными в сторону рельсов, острозубый вал. И начиналось желанное затишье.

Мелкие, перемолотые ветром снежинки медленно оседали на путь. Так оседала сухая пыль на летних дорогах, когда десятилетний Павлик Барумов с мальчишками выбегал навстречу автомобилю, нырял в поднятое с земли облако и стоял, жадно нюхая казавшийся необычно приятным запах отработанного бензина…

Темнело, когда бригада вернулась в Кузнищи. Уставший, в мокром, затвердевшем на морозе пальто, Барумов остро чувствовал холод. Поднял воротник. Ворс показался ледяным и колол мерзлыми концами.

— Посинел, умирать, что ль, собрался? — глянул в лицо Зимарин.

— Что-то прохладно, — зябко повел плечами Павел.

— Э-э-э, лечиться надо. Профилактически. Заболеть нехитрое дело, нужна целебная доза.

На привокзальной площади недалеко от скользких ступенек пешеходного моста размещалась круглая, отделанная синим пластиком закусочная. Она пользовалась успехом, место подобрали для нее бойкое. Бежишь к поезду — обязательно натолкнешься. Идешь в кино или на базар — с перекрестка еще не видно вокзала, а закусочная уже лезет в глаза синим блеском.

Поворачивая к закусочной, Павел почувствовал чей-то взгляд. Повернулся. У самой двери стояла… Лена.

Во взгляде ее было все, только не собственная виновность в ссоре. Павел слегка поклонился, здравствуйте, мол. Она ответила тем же. Подойти? Но почему она здесь? Видно, кого-то ждет.

Нарядилась-то как! Сапожки с узорами на замшевых голенищах, пальтишко все в завитках, точно из годовалого барашка, воротничок и шапочка серого каракуля. А лицо будто нарумяненное.

Вышел высокий парень, шапка черная, пирожком, бежевое пальто с узеньким черным воротничком, верхние пуговицы расстегнуты, были видны галстук и тонкий шарф. Он открыл пачку папирос, закурил от сверкнувшей в руках зажигалки. Потом уверенно взял Лену под руку.

«Ну и ладно! Ну и ладно!» — пригрозил кому-то Павел. Не заходя в закусочную, он быстро зашагал в общежитие…

Проснулся в девятом часу. Первое, что показалось непривычным, была тишина. Павел слушал звенящее постукивание невидимого маятника и удивлялся. Никогда раньше не замечал, чтобы в механизме ручных часов позванивало.

Стекла окон расписаны разлапистыми морозными узорами, в них расплывалось оранжевое солнечное пятно. Павлу представился заснеженный путь, утреннее солнце, обозревающее железную дорогу в морозной тишине. А вчера…

Нахлынуло радостное чувство. Он вспомнил спокойно оседающую на рельсы снежную пыль, огромный вал снега, остановленный деревьями, и мутный поток, летящий через железную дорогу. Вспомнил снежную лавину у щитов, мокрых уставших Ванька и Гришку, бумажного змея над головой Зимарина.

«Лена!..»

Постель оказалась холодной, матрас не из ваты, а из сплошных кочек, набитых в полосатый мешок. Лежать неудобно было, но и вставать не хотелось.

Объяснялись в кабинете.

Дементьев был доволен. Пришел. Допекло, значит. Не скрывая удовлетворения, он с улыбкой смотрел на Барумова.

— При таких условиях план следующего года провалю!

— Что ж, сниму с работы…

— Людей не даете! Как работать?

— На всех участках людей не хватает…

Возмущается… А чего возмущаться? Было даже немного жаль Барумова. Склонился бы хоть немного, небось голова не отвалилась бы. Нет же, гордыню свою показывает, не хочет даже одного шага уступить. А чего на рожон лезть? Молодо-зелено. Учить еще надо, учить… И он, Дементьев, прямо сейчас поговорил бы с ним вот так, как думает, напрямую, да уж больно не вовремя пришел. Не до того было сейчас.

На столе перед Дементьевым лежала дорожная газета. Внизу во всю вторую страницу очерк о начальнике Кузнищевской дистанции живой защиты. Явление редкое. Очерки обычно печатают о слесаре, машинисте, о тех, у кого даже в праздники руки не отмываются от мазута и металла. А тут — о начальнике. Выходит, достоин, заслужил, чтобы другим для примера показывать. Если бы из-за имени Дементьева, тиснутого не так давно в газете, разразился бы скандал, тогда очерку не видеть света. В управлении тоже читают газеты. Информацию «Вперед смотрящий» там, конечно, видели. Ничего, прошла. Ни единого замечания, что Дементьев бит-перебит, а вы его поднимаете на высоту. Иначе бы редактор не посмел выступить с очерком. А это уже все! О нем трубят: значит, реабилитирован.

Не вовремя пришел ты, Барумов. Еще разочек прочитать бы очерк, эту долгожданную отдушину. После стольких волнений. После стольких безвозвратно утерянных нервных клеток.

— Я напишу официально. Посмотрю, что ответите насчет людей!

— Пишите. Ваше право. В ответ получите заверенную выписку из приказа о плане работ…

— Вашу выписку пошлю куда следует!

— Не поможет…

Рядом с газетой лежала телеграмма из управления. Твердая, желтая, вытянутая перфокарта счетной машины. Рядки цифр. Кое-где вместо цифр проклюнуты круглые дырочки. И на всю длину перфокарты наклеена телеграфная лента. «ПЧЛ Дементьеву явиться управление дороги. Н. Осипов». Подпись самого начальника дороги. Это много значит. Пустячную бумажку не подпишет. Снимать Дементьева больше некуда и пока не за что, а чтобы наложить взыскание, не обязательно вызывать в управление. Что же остается?

Андрей Петрович водил пальцами по телеграфной ленте, как бы убеждая самого себя: вот она, телеграмма! лично Дементьеву! от самого́! И не просто телеграмма, а вызов! Чего же стоят угрозы твои, глупец ты этакий, дорогой товарищ Барумов?

Гадко, противно было на душе Барумова. Что сделать с этим человеком? Что сделать… Но что-то можно же сделать!