Виктор Попов - Живая защита

От этой мысли Гришке стало весело. Вот повезло Арусеву. Не жена, а черт те что. Впрочем, живет же, значит, его устраивает, получается, что сам хорош.

Вечером он расскажет Галке. Не поверит. В самом деле, не часто на дороге встречаются такие.

И грустно было Гришке, и весело.

…Казалось, что в Кузнищах все лица знакомые. Но Гришка ошибался. Знакомые были только те, что встречались на улицах. А вот столкнулся с осмотрщиками и ни с одним не пришлось бить по рукам при первой встрече на работе. Посмотрели друг на друга, дескать, ничего, поработаем, и пошли.

Южный парк большой. Путей столько, что не перечтешь. Со стороны поселка через весь парк не сразу отличишь на дальнем островке посреди станции, где крыша вокзала, а где багажное отделение. Поезда прибывали с юга один за одним. Вереница вагонов останавливалась рядом с другой вереницей, дощатые стены заснежены, на черных колесных кругах желто-ржавая маслянистая наледь.

— На двадцать третий путь прибывает наливной! — зашумел вверху по-командирски грозный голос. Гришка поднял голову. На макушке столба наклонился к земле серый конус громкоговорителя. — Дедюх, Сероштанов, Бахтин, — посыпались со столба по-казенному незнакомые фамилии. И вдруг: — Арусев, Матузков… — будто не его фамилия, а чужая — …обработать поезд по-скоростному!

И небо замолкло. Оператор где-то у микрофона думал не больше минуты, и опять:

— На девятнадцатый прибывает порожняк. Кошелев, Сыромятин…

Другой путь, новый поезд, иные фамилии. О наливном уже ни слова. Как важно не прохлопать своей фамилии. Прозеваешь, и тогда не сразу подскажут, какой поезд обрабатывать. Не явишься к составу, и потом будут на тебя собак вешать.

Вышли на двадцать третий путь. Рельсы, как и на всей станции, ничем не отличишь от первого пути или двадцать пятого. Но не отличают лишь непосвященные. А впереди шагающие дядечки — Дедюх, Сероштанов и прочие, как только дотопали до карликового светофора, едва показывающего из-под снега черную овальную голову, сразу бросили на утоптанную скользкую дорожку легкие молоточки на длинных деревянных ручках, железные с острыми крючками щупы. Закурили. Значит, вышли к двадцать третьему.

Со стороны Сватовки, огибая ажурные осветительные мачты, светофоры, столбы станционной радиосвязи, входил наливной. Паровоз отдувался как загнанная лошадь. За ним угрюмой цепью послушно катились черные одутловатые цистерны.

Осмотрщики рассыпались вдоль пути, кто с правой стороны поезда, кто с левой. Арусев и Матузков должны осматривать с хвоста. Поэтому они пропустили головную часть поезда, а потом будто вмерзли в заснеженное междупутье.

Рукоятка рычага автосцепки, коротко провисшая цепь, блестящие захваты, выглядывающие из огромного стального кулака между цистернами, — все видно с междупутья. Гришка осмотрел, как будто полный порядок. Но этого показалось мало. Нагнулся, подлез к автосцепке. Тяжелая масса замороженного железа обдала глубоким металлическим холодом. Потрогал механизм сцепки, придирчиво ощупал глазами. Да, полный порядок. И только потом начал осматривать колесную пару, сдавленные пластины рессор.

Пока Гришка возился с одной цистерной, Арусев на другой стороне состава закончил осматривать третью. «Этак я отстану!» Стремительно ринулся к следующей цистерне. Вот — крышка буксы, вот — жидкая, еще не остывшая на стоянке черная смазка, польстер…

Как он ни спешил, но Арусев уходил все дальше. Когда нагибался, то с беспокойством смотрел под цистерны на кирзовые сапоги Арусева, размеренно отмерявшие расстояние от одного колеса до другого.

Гришка метался от автосцепок к колесам, от колес к массивным вагонным рессорам, тормозным воздухопроводам, уже не замечая ни далекого Арусева, ни громыхавшие рядом составы. Телогрейка ему казалась распаренным тулупом. Каждый раз, выскакивая из-под очередной автосцепки, он шапкой смахивал пот с лица…

— Ну и запарился ты, хлопец! — донеслось до Гришки. — Вылазь, паровоз подают.

— А как с остальными цистернами?

— Уже осмотрены.

Гришка вылез на междупутье. Перед ним стоял Дедюх. Широкая плоская спина его была сутулой, голова наклонена вперед, будто специально приделана для осмотра колес у себя под ногами.

— Слушай сюда, скажу я тебе. Суеты много, понял? А надо поспокойней. Со стороны поглядеть, вроде бы с холодком человек работает. Вот как. А в самом деле — с огоньком, но спокойно.

— Это как же?

— А вот так. Чего ты одно и то же по десять раз подряд щупаешь?

— Надо как следует смотреть.

— Правильно. Если увидел — все исправно, чего ж одну и ту же цистерну лизать. Двигай дальше. И делай все по порядку, одно за другим, чтобы не суетиться.

— А я не спешу.

— Слушай сюда, чего ты ершишься? Тебя уму-разуму учат, а ты…

— Да я… просто так. Обидно, отстал…

— Ничуть не отстал. В первый день захотел нас обогнать? Ну, зачем? На этом деле мы зубы проели. Наловчись, а потом соображай.

— Где Арусев?

— Курит небось. Или смылся к приятелям. Дело сделал, чего отираться у цистерн.

— А если не услышит?

— Обязательно услышит. Радио по всему парку имеется.

Дедюх протянул пачку папирос. Гришка отказался — не было настроения. Посмотрел на деревянный столб с устремленным к земле громкоговорителем, словно спрашивая: «Когда следующий?» Дедюх поймал его взгляд и хрипло засмеялся:

— Повесь голову в нормальное положение. Оператор свое дело знает, передышку дает.

Опытный мужик, предсказал как гадалка. Выкурил папиросу, поднял с дорожки молоточек, щуп, и в эту минуту в усилителе громко щелкнуло.

— На шестнадцатый путь прибывает грузовой поезд. Дедюх, Сероштанов, Бахтин… — в прежнем порядке сыпались на землю теперь уже знакомые фамилии. Дедюх и Матузков направились на шестнадцатый.

Весь день поезда прибывали беспрерывно. Будто невидимый чародей открыл за Кузнищами подземелье, вытаскивал оттуда состав за составом и без устали швырял ими в прокопченный паровозным дымом железнодорожный узел. Другой чародей на зависть первому не мог насытиться. На противоположном конце станции он принимал отдохнувшие, осмотренные и подремонтированные в Кузнищах поезда и засовывал их в бездонное зево, обрамленное снежными навалами и серыми безлиственными посадками.

Перед вечером к Гришке из-под вагона выполз Арусев.

— Кончил? — спросил он, кося глазом по междупутью.

— Кажется, успел.

— Я просил одного малого доски привезти. Надо голубятню сварганить новую. Привез.

— На чем же?

— На поезде, на тормозной площадке. Ехал на работу, ему в ночную, и приволок. Помоги оттащить с путей.

— Успеем?

— От чудак! Да тут пустяковое дело… Разговор длиньше, чем работа.