Виктор Попов - Живая защита

Кошка не хотела расставаться с добычей. Она пробежала по комнате, прыгнула на подоконник. Гришка закрыл отверстие в полу оторванными рейками, захлопнул дверь. Теперь не уйдет. И запрыгал, заметался по комнате. Наконец удалось схватить воронье крыло. Кошка, вцепившись зубами в бессильную птицу, повисла в воздухе.

— Ура-а-а! — закричал Ванек.

Все дружно засмеялись. Словно в ответ сквозь стену из квартиры Тузенкова тоже донесся смех: там рассказывали анекдоты.

Гришка завернул ворону в газету и хотел выбросить в форточку.

— Она умрет, — жалобно пропищала Галка.

Тогда он отломил кусок привезенного пирога. Ворона покосилась на подношение, с силой долбанула клювом.

— Выживет, — заверил Гришка и понес ее во двор. Ванек набросил на плечи пиджак, заспешил следом.

— Не будем мешать, — сказала Лена. — Там беспорядок… Надо убрать.

— Вы приходите. Вот разберемся мало-мало, и приходите. Соседи все-таки, жить рядышком, знаться надо, — напутствовала Прасковья Филипповна.

Лена и Павел уже вышли из квартиры, а она все еще говорила:

— Хорошие люди, что солнышко красное. Им всегда рады. Надо по-хорошему, по-соседски…

Они закрыли дверь и остались одни в пустой необжитой квартире. Странное чувство охватило обоих. Остановились в узком коридорчике на развилке хода на кухню и в комнату. Не начинается ли новая пора в их судьбе? Эта мысль одновременно возникла и у Павла и у Лены. Раньше так почему-то не думалось. А если приходили мысли, то они были не такими ясными и ощутимыми.

— Ты заругаешь меня…

Он улыбнулся, понимал, что это будет обычный детский лепет. Какой она все-таки ребенок! Из-за пустяка может волноваться целый день.

— Я не то чтобы не верила тебе… Верила. Но было так тяжело в тот вечер, у больницы…

— Глупости! Мало ли что люди наговорят!

— Ты рассуждаешь просто… Мне было как в глухой степи. Ни одной дорожки. И сразу узнаешь, правильно ли выбрала дорогу. А я все-таки пошла…

Павел уловил что-то важное, не стал перебивать.

— Так я никогда не пьянела. Голова разбухла. Так хорошо с тобой… Я все время нахожу, что я старше тебя. Сама поражаюсь. Как только подумаю о тебе, то сразу понимаю, чего хочешь, что делаешь, о чем думаешь. Честное слово! Сама поражаюсь… Так боюсь обмана, как ничего другого в жизни. Откуда это во мне? Ты внушил? Нет, не успел. Папа? Ему не до моих мыслей. Мама? Бедная мама… Коллектив? Но ему не до моих частностей. Паша, я ничего не знаю. Ни-чего… Мы одни. Кругом никого. Почему хорошо с тобой? Почему ты загородил весь мир? Не знаешь? Я ничего не понимаю… Мы просто глупцы. Я ничего, оказывается, не знаю.

— Какая ж ты… молодец!

— Вот и сказал. Молчун, упрямец.

— Давай одни… выпьем. За наше счастье.

— Боже! Почему раньше тебя не догадалась. Только понемножечку. А счастье, чтобы огромное-огромное…

После самого значительного тоста Лена принесла из кухни туго набитую хозяйственную сумку. Она смеялась неизвестно чему.

— Боялась признаться… А сейчас — ни капельки! Ты не знаешь, какая храбрость во мне. Вот — на новоселье. От меня. Можешь не разворачивать: на окна. Холостяки об этом не заботятся, за них приходится думать. А вот — гостинцы от матери с отцом.

Она положила широкий кусок сала с двумя прослойками мяса — только такое любил Павел. Большой круглый пирог, низ румяного пирога — точная копия семейной сковороды, верх испещрен узорами; по краям зазубрины, в середине кругленькое отверстие с начинкой из перемолотых сухих груш и яблочного повидла. Белые, самые крупные, отборные яйца. Каждое завернуто в чистенькую тряпочку, чтобы не поколоть в пути и не поморозить. В мешочке из прозрачной пленки моченые яблоки. И, наконец, письмо.

«…Дорогой Павлик! Живы мы, здоровы. Кланяются тебе все наши соседи. Они все спрашивают, кто это к вам приехал. А мы и говорим, а хоть бы и невестка. Ежель что, ты не робей нас, а пиши как что есть. По важным делам, говорит, в больницу надо было. Абы кого, знамо дело, не пошлют. Немножко уж, то есть маловато, побыла, хорошо присмотреться не успели. А все одно молодец ты, что велел ей к нам. Теперь хоть знаем, с кем ходишь. Все спокойней. А то нынешняя молодежь, смотреть — всю душу воротит. А еще, Павлик, телку думаем продать. Ну зачем нам две коровы. Корму тьма сколько надо. И поросенка пудиков до восьми доведем — и хватит. Больше заводить не будем. Нынче это ни к чему. Деньги в колхозе зарабатываем, а мясо купим…»

Отцовские слова взбудоражили душу. Не так давно приехал он в Кузнищи, а казалось, что Петровское отгорожено длинными годами.

Павел выругал себя за то, что редко писал домой, и только потом его поразила четкая мысль: из-за фотокарточки ездила! Едва поднял глаза на Лену, она уже ответила:

— Говорила, ругать будешь… Такая храбрая…

— Неужели не поверила?

— Да ты что! Не могла я больше… Ну, не могла! А так… сама поставила вещи на свои места. Знаешь, я пойду к твоему землячку! Я смелая…

— Иди, — неуверенно согласился Павел. Не пойдет, лишь храбрится. Зачем это ей?

К его удивлению, она выскочила на площадку и надавила на кнопку звонка соседней двери. Не сняла палец до той минуты, пока не вышел хозяин. Он был без пиджака, в рубашке из белого нейлона с расстегнутым воротником, распаренный, довольный.

— О-о-о… Заходите!

Лена вошла. За длинным столом подвыпившие мужчины. С загадочной понятливостью переглянулись.

— Я была в Петровском! Как вам не стыдно!.. — возбужденно выпалила в глаза Тузенкову.

Неожиданно захотелось плакать, навернулись слезы. Она с ужасом подумала, что от обиды может разрыдаться, и бросилась обратно.

— Женщины… — донесся многозначительно улыбчивый голос Тузенкова.

На площадке стоял Павел.

— Вижу, храбрая. Но чтобы в последний раз! Нашла с кем объясняться…

Открылась дверь Гришкиной квартиры. Прасковья Филипповна в синей сатиновой кофте с оборками запела:

— Заходите, дорогие гостечки-и! Ми-илые вы наши, заходи-ите-е…

Павел взял Елену за руку и повел за Прасковьей Филипповной.

План такой: после деповского душа по пути домой Гришка зайдет в закусочную, опрокинет пару кружек свежего пива, припрячет в карман шоколадку для своей ненаглядной. Как ни сравнивай с другими, а девка попалась по всем статьям что надо. Сколько дури было, когда всерьез думал о Ленухе! Ну — хороша, кто в красоте откажет. А все остальное? Образование? От одних упреков подох бы на третий день после свадьбы. Я без пяти минут врачиха, у меня высшее образование, я привыкла к особому обращению, к особой обстановке… Как ни верти, а Галка — настоящая находка.

Гришка первым закончил осмотр своих вагонов. Вот и не торопился, а опередил старого волка — Дедюха. Тот еще обстукивает, обнюхивает цистерны в голове поезда. Ничего, Гришка подождет. Они всегда уходят с работы вместе. Он закурил, прислонился спиной к деревянному столбу громкоговорящей линии связи. На душе было спокойно и весело. Он смотрел на уходящий с первого пути старый поезд. Под окнами вдоль каждого зеленого вагона белая эмалевая полоса. Фирменный. В таких поездах занавесочки на окнах, постельное белье, коврики на полу, да и костюмчики на проводницах, — все подобрано одно к одному. Как только сравняется одиннадцать месяцев работы, Гришка оформит отпуск, выпишет бесплатный железнодорожный билет и вместе с Галкой войдет в Кузнищах в вагон именно такого фирменного поезда. Куда угодно можно поехать. Хоть в Мурманск или во Владивосток или на самую высокую вершину Тянь-Шаня, лишь бы там была железнодорожная станция.