Анатолий Соболев - Штормовой пеленг

— «Наказать»! Он же капитанский сын.

— Плохо ты думаешь о своем капитане.

— Плохо я не думаю, но дело тут тонкое...

По судовой радиотрансляции раздался голос старпома:

— Курсанту Чигринову зайти в рубку!

Когда Славка поднялся в рулевую рубку, отец встретил его строгим взглядом.

— Если ты думаешь, что тебе все будет прощаться, то глубоко ошибаешься! Кто тебе позволил так вести себя на судне? Почему грубишь боцману?

Славка молча смотрел себе под ноги.

За эти дни Славка старался не попадать отцу на глаза. И теперь впервые они стояли лицом к лицу.

— Я к тебе не напрашивался, — буркнул Славка.

Алексей Петрович видел, как сын всеми силами старается сохранить независимость, показать, что выслушивает отца только в силу необходимости: капитан дает разнос — матрос должен слушать. Перед ним стоял насупленный угловатый юноша с длинными руками и тонкой шеей; над губой, однако, уже пробивался первый пушок.

— Учти, — предупредил отец, — я все равно тебя не снишу. Не надейся. В море пойдешь только на «Посейдоне». А за непослушание боцману будешь наказан. Боцманом же. Все! Иди!

— Константин Николаевич, — обратился Чигринов к старпому, — проследите, чтобы боцман наказал курсанта Чигринова.

***

Капитан Чигринов стоял возле открытого иллюминатора и курил. Он любил эти часы позднего вечера, когда работы па судах прекращались, стихал грохот, порт пустел. Хотя жизнь на причалах не прекращалась.

Капитан думал, что вот ремонт, слава богу, кончается и скоро в море, опять за настоящую работу, без которой он уже и не мыслил себя и по которой стосковался. Водолазы сменили винт, механики отремонтировали двигатель, осталось кое-что по мелочам.

Сегодня в коридоре управления Чигринов встретился с Иванниковым, и тот, полуобняв его за плечи, как бы в шутку спросил: «Ну как, не надоела еще земля? Не тянет в море?» Будто на берегу для капитанов курорт! Сам был в этой шкуре, должен бы помнить. «Между прочим, я два года не был в отпуске», — сказал Чигринов. «Всего-то! — воскликнул Иванников. — Ну, вам ли сетовать, Алексей Петрович! (В этом был намек па Анну?) Сейчас пойдете на юг, в тропики. Вернетесь с бронзовым загаром. Будут думать, что были в Сочи».

Все-таки капитаны начинают говорить на разных языках, если один из них бросил якорь на берегу, а другой болтается в море. В отпуске капитаны не бывают по нескольку лет: все некогда. И море, которое когда-то манило романтикой, давно стало для них работой — обыденной, трудной и опасной.

Нет, он не клял судьбу. Он любил море, любил капитанскую работу, и, если бы ему предложили начать жизнь сначала, он снова выбрал бы море.

Он заболел им еще в детстве, после того, как посмотрел «Мы из Кронштадта». Фильм потряс его. Он бредил матросами и страстно возмечтал раздобыть тельняшку. Но в далекой алтайской деревеньке тельняшку днем с огнем было не сыскать, а до моря лежали тысячи и тысячи верст.

Когда началась война, мечта о море овладела им с еще большей силой. Думалось — попадет во флот, но угодил в пехоту и стал полковым разведчиком. Всю войну пролазил по тылам противника и уж никак не думал, что судьба все же приведет его к морю.

Впервые увидел он море, когда с боем взяли старинную морскую крепость на берегу Балтики. Тогда, как только кончился бой, он оказался на плоском песчаном берегу, и море поразило его беспрерывным движением мелких серых волн. Небо было бесцветным и приплюснутым. Он почему-то думал, что море всегда синее и радостное, а небо над ним высокое и солнечное. Низкая песчаная коса была завалена трупами лошадей и солдат — немецких и наших — и горелым металлоломом: танками, самоходками, орудиями. От смрада нечем было дышать. Но он долго смотрел на пологие мутные волны, все набегающие и набегающие откуда-то из глубины серого дождливого пространства, и никак не мог осознать, что вот это и есть знаменитая Балтика, которую он так хотел видеть еще с детства.

После госпиталя, демобилизовавшись, он пошел работать в порт грузчиком.

Странна человеческая судьба: то с боем брал вот этот порт, то теперь работает здесь и живет. Был и матросом на маленьком буксирчике, и учился на курсах рулевых, потом, когда походил по морям, порыбачил, окончил высшее мореходное училище, стал штурманом и довольно быстро дошел до капитана. Несколько лет ходил на СРТ, потом па траулере. Однажды вызвали в отдел кадров и предложили буксир-спасатель. Он согласился. И вот уже несколько лет на «Посейдоне»...

Кто-то легонько скребся в дверь. «Посейдон просится», — подумал Чигринов про судового песика, которого притащил на борт матрос Боболов, подобрав на улице.

Открыв дверь, Алексей Петрович остолбенел: в дверях, смущенно улыбаясь, стоял Юрка.

— Ты как здесь? Что-нибудь случилось?

— Возьми меня с собой, — попросил Юрка.

— В море? Маленьким нельзя. Вот выучишься, подрастешь — пожалуйста. Обязательно возьму.

— А Славку так берешь!

— Как ты прошел в порт? Почему тебя пропустили на проходной?

Юрка отвел глаза.

«В дыру какую-нибудь пролез», — подумал отец.

— Что ж ты раньше не приходил? — спросил он.

Юрка смутился:

— Слава не велел.

— Теперь приходи. Мы еще постоим в ремонте.

Он позвонил Анне в медпункт.

— У меня гость.

— Я знаю, видела.

В ее голосе он уловил скрытое волнение.

— Ты придешь?

Она немного помолчала.

— Я думаю, вам лучше побыть одним. Ты сделай так, чтобы ему было хорошо. Чаем напои, угости конфетами.

Они пили чай. Юрка рассказывал о доме, школе, о мальчишках со двора.

— А мама, кстати, знает, что ты у меня?

Юрка опустил глаза.

— Э-э, парень! Ночь на дворе! Она же с ума сойдет!

— Я у тебя останусь, — попросился Юрка, — до утра только.

— Нет, нет. Ушел и ничего не сказал? Так нельзя.

Юрка понял, что отца не уговоришь, и опустил голову.

Смешной хохолок на его макушке вздрагивал.

Чигринов вызвал дежурную машину и отвез его домой.

Окна квартиры на втором этаже светились.

— Вот видишь, — отец показал на окна. — Мама ждет, волнуется. А ты без спроса бегаешь.

Юрка обиженно сопел. Отец поцеловал его.

— Давай, парень, беги.

Алексей Петрович отпустил машину и пошел пешком по ночной улице мимо центрального рынка и пожарной части, расположенной в старинном здании с ажурными башенками на крыше. Он вышел к Верхнему озеру. Тускло отсвечивали фонарные огни в спокойной воде, на противоположном берегу чернела приземистая зубчатая средневековая башня. Облокотившись на холодный парапет, Алексей Петрович курил, смотрел на черные зубцы башни. Разбередил ему душу Юрка. Что-то не так в его жизни. Последнее время все чаще овладевала им непонятная тоска. Но о чем? О доме? О детях? А может быть, об ушедших годах? Как ни бодрись, а исполнилось пятьдесят. Полвека! А давно ли вот здесь, на этом месте, он палил из пистолета в затянутое гарью небо, а на этой вот башне вился флаг Победы над городом-крепостью! Тогда ему было двадцать. Он остался жив и радовался этому. Пил свои законные фронтовые сто граммов, но часто и сверх того — что удавалось раздобыть бедовому старшине Гришке Грибанову.