Евгений Воеводин - Похвали день вечером

Катя наспех познакомила его с отцом и исчезла — готовить ужин. Отца звали Константин Гаврилович.

— Разве мы не были знакомы? — спросил он, вглядываясь в лицо Непомнящего, будто пытаясь вспомнить, где и когда они виделись. — Впрочем, у моей дочери столько друзей, что упомнить всех просто невозможно. Вы вместе работаете?

— Нет, — ответил Непомнящий.

— А, ну да, конечно, — кивнул Константин Гаврилович. — Катя любит неожиданности. Сколько я понимаю, знакомству от силы час, и она даже не знает, кто вы?

Непомнящий рассмеялся: нет, они знакомы не час, а, пожалуй, около двух часов, но не в этом дело, конечно. Он подошел к двери. Константин Гаврилович может не беспокоиться. Он сейчас уйдет и больше никогда…

Катя услышала, что он говорит, и появилась из кухни.

— Никуда вы не уйдете, Сережа. Мы будем сидеть и разговаривать весь вечер. Просто у нас с папой не всегда совпадают представления о жизни. Мама воспитала его домоседом и не очень общительным человеком. Верно, Константин Гаврилович?

Тот усмехнулся в усы: ишь ты! Так сказать, критика снизу, покушение на семейные устои. Однако Непомнящий успел перехватить взгляд, который отец бросил на Катю, и поразился тому, сколько было в нем и ласковости, и восхищения, и, пожалуй, даже какой-то пока ему непонятной печали.

— Ну-ну, — хмыкнул Константин Гаврилович. — Разговаривайте, молодые люди, а я пойду смотреть «А ну-ка, девушки!». В моем возрасте это уже безопасно.

Когда он вышел, Катя кивнула на узенький диван:

— Садитесь, Сережа, и сидите. Вы курите? Можете курить. Только откройте форточку. И не обращайте на моего Константина Гавриловича никакого внимания. Он ворчит потому, что добрей его нет на всем свете. Если бы дома была мама, она бы приняла вас с улыбкой, угостила собственным вареньем, а потом, когда вы уже ушли, закатила бы мне сцену. «Ах, как ты себя ведешь! Ах, какое легкомыслие! Ах, что за современные девушки!»

И снова Непомнящий испытывал удивительное, радостное и вместе с тем тревожное чувство первооткрытия, когда каждая секунда приносит что-то новое и необычное.

— Вы со мной не согласны?

— В чем? — не понял Непомнящий.

— Ну, в моем споре с мамой, — сказала Катя. — Вы не слушали, о чем я говорила?

— Нет, слушал, — торопливо ответил Непомнящий, — но думал о другом. Отец, мать, семейные отношения… Мне все это совсем неизвестно. Пожалуй, я даже начал побаиваться, что вот сейчас войдет ваша мама, и…

Катя махнула рукой: мама в Кисловодске и приедет не скоро.

— Вы знаете, как мы отдыхаем втроем на одну путевку? Покупаем путевку маме.

— Вы что же, не любите ее?

— Маму? Обожаю! Она сделала папу доктором медицинских наук, а меня хотела сделать балериной, фигуристкой, скрипачкой, на худой конец, студенткой обязательно французского отделения филфака. — Ей доставляло удовольствие рассказывать о матери вот так, с легкой иронией. — А я боролась, как могла.

— И стали продавщицей назло маме?

— Почти, — засмеялась Катя и тут же оборвала смех. — Вы знаете, что самое трудное в жизни? Это жить и думать. Я удивляюсь, когда вижу людей, которые живут и не думают. У нас в школе были разные ребята и девчонки. Были, которые не думали. Все просто — окончим школу, а там в институт, даже наплевать в какой, лишь бы в институт. А я уже давно думала: неужели обычную работу должны делать одни неудачники? Ну, которые не прошли по конкурсу или без всяких способностей вообще… Ведь кто-то должен делать обычную работу, верно? Девчонки меня подняли на смех, когда я сказала, что пойду работать в универмаг и учиться на вечернем отделении института советской торговли. Целый год меня так и дразнили — «продавщица». Но мне это нравится, я знаю, что делаю нужное людям. Вот и все.

Это «вот и все» означало: я рассказала тебе все о себе, теперь твоя очередь. Катя села у своего стола поудобней, ожидая, когда же заговорит ее гость, но Непомнящий молчал, курил и глядел в пол.

— Слушайте, Катя, — сказал он наконец. — Зачем вы меня притащили сюда?

— Ну, а зачем вы ждали меня там, на скамейке?

— Вы всегда отвечаете так — вопросом на вопрос?

— Не всегда. Но ведь факт? Ждали?

— Ждал…

— Потому что вам хотелось меня увидеть, — перебила его Катя. — Потому что вам некуда было сегодня деваться. Потому что у вас на душе кошки скребут. Верно? Ну, вот поэтому и притащила.

Все это было сказано так просто и спокойно, что Сергей растерялся. Опять его обескуражила откровенность девушки. Да, конечно, ему хотелось увидеть Катю, и некуда было деваться, и кошки на душе — все верно! Как здорово она понимает это, а он-то считал ее девчонкой, пигалицей, которая хочет казаться взрослее.

— Спасибо, — пробормотал он.

— Да бросьте вы, — махнула рукой Катя. — Сейчас сварятся макароны, будем ужинать. Вы кого из поэтов любите?

— Больно уж они у вас рядом оказались, — усмехнулся Непомнящий. — Поэты с макаронами. Вообще-то я специально не увлекался. Светлова люблю.

— Я тоже люблю Светлова, — сказала Катя. — Он всегда какой-то неожиданный. И еще очень доверчивый.

«За это она его и любит», — подумал Непомнящий. Его смущение прошло, и только тогда он сообразил, что весь разговор о любимых поэтах был заведен нарочно, чтобы он смог преодолеть смущение. Он поглядел на Катю с благодарностью и снова удивился, как это у нее здорово получается.

И вдруг ему захотелось вскочить, подойти к этой девушке, положить руки на ее плечи, сказать, что никогда в жизни — ни разу, ни единого за все двадцать пять лет, он не встречал такого человека, такую девушку, и сдержался лишь потому, что это могло испугать Катю.

— А вы сами писали стихи? — спросила Катя.

— Ну, что вы, — отмахнулся Сергей. — Я об этом деле понятия не имею. Просто сварщик… Так сказать, обыкновенный человек. Как вы говорите — кто-то должен…

— Обыкновенных людей нет, Сережа. У каждого что-то особенное. Разве не так?

— Нет, не так. В вузе я не учусь и даже не собираюсь — не потяну. Я рабочий, им и останусь. Ну, с годами, с опытом, получу шестой разряд — дальше некуда. У нас один парень на виолончели играет. Я и этого не могу.

— Но ведь…

— Нет, — перебил ее Сергей, — никакого хобби. Кино люблю, книжки люблю — больше про шпионов, уж извините… Вот еще лес люблю, особенно грибы собирать. Даже мечтал когда-то лесником заделаться. Но это так, романтика.

Сейчас он раскрывался сам, торопливо и беспощадно, будто боясь, что сможет приврать что-нибудь про себя. Он понимал, что Катя жила и живет другой, более богатой, что ли, жизнью, чем он, — хотя бы эти книги на полках… Пожалуй, он даже привирал сейчас, но не в свою пользу. Зачем рассказывать, как на утренней зорьке замирает сердце — утки летят, а он не стреляет, стоит и смотрит вслед промелькнувшей стайке. Ружье было — продал. И из общества охотников вышел. Просто перестал платить взносы.