Евгений Воеводин - Похвали день вечером

— Чай будешь или кофе? — спросила она.

— Пожалуй, кофейку, — ответил Лосев.

Они обменивались короткими, ничего не значащими фразами, как бы ходили кругами возле того главного, о чем им предстояло говорить, и будто боялись приблизиться к этому главному, хотя и знали, что все равно придется это сделать.

— Ты сейчас на «Коммунисте»?

— Да.

— Как? Ничего?

— Ничего.

Он ел нехотя, потом Галя вышла на кухню за кофейником. Лосев огляделся и заметил швейную машинку. Раньше, при нем, этой машинки тоже не было. Значит, сбилась и на машинку, и на холодильник. Видимо, шьет помаленьку — себе, Кирюшке, а может быть и на заказ, подрабатывает…

Комната была та же самая и вроде бы не та. Что-то в ней изменилось, но не от того, что здесь появились швейная машинка и холодильник. Он не сразу понял, что именно изменилось, а когда понял, почувствовал все ту же холодную пустоту внутри. Здесь не было его следов. Здесь жили двое, мать и сын, а не трое, как прежде, и поэтому тут были только детские и женские вещи. Как будто, уйдя два года назад, он, Лосев, унес отсюда и самую память о себе. Сейчас он пытался уговорить себя, что это не так, что Кирюшка-то вот все-таки вспомнил его, но тут же подумал: память, конечно, здесь ни при чем, ты наверное, здесь сам ни при чем.

Галя принесла кофе. «Вот мы выпьем кофейку, — думал Лосев, — и тогда будет разговор. О чем? «Как живешь?» — «Как видишь». — «А подробней?» — «Можно без подробностей». Он наперед знал, какие ответы будут на его вопросы. Но Галя сказала:

— Кирюшка ходит по соседям, показывает машину и говорит — папа пришел и подарил…

— Да, — угрюмо отозвался Лосев. Больше ему нечего было ответить. Он чувствовал, что с каждой секундой утрачивает то чувство независимости, с которым шел сюда.

Галя сидела перед ним, не притрагиваясь к еде. Она подперла рукой голову и глядела на Лосева. Взгляд был грустным.

— Ты похудел, — сказала она. — Рубашки сам стираешь или отдаешь?

— Сам, — сказал он.

Он избегал ее взгляда и делал вид, что ничего, кроме этого кофе, его сейчас не интересует.

— Говорят, пить бросил?

— Совсем бросить нельзя. Выпиваю понемножку, как положено.

— Ну, наверное, можно и совсем, если… — Она не договорила. Кирюшка заглянул в комнату, увидел, что отец дома, и снова скрылся за дверью.

— Что «если»? — спросил Лосев.

— Если человек хочет жить по-человечески. Не надоело еще по чужим кроватям мыкаться?

— У меня своей нет, — упрямо ответил Лосев. Он все сопротивлялся, ему все еще не хотелось сдаваться, а у самого сердце сжималось от тоски. Как здесь хорошо! И Галя вовсе не чужая — вон, про рубашки спросила, кто ему стирает, а у самой глаза печальные-печальные.

— Глупость ты говоришь, — тихо сказала Галя. — Придумал глупость и сам же в нее поверил. Знаешь, как я обрадовалась, когда узнала, что ты пить бросил…

— Ты что же… — Теперь не договорил Лосев, но Галя кивнула. Она-то поняла, что он хотел сказать.

— Да, конечно, а ты как думал? Все два года…

Он вскочил, обогнул стол, подбежал к жене, прижал ее голову к своему боку и гладил ее по волосам, по вздрагивающим плечам, и у самого тоже перехватило горло.

— Ведь как хорошо было, — сказала она.

— Ну, ладно, ну, успокойся, — торопливо бормотал Лосев. — Мы с тобой еще не старые. Ничего, успокойся… Если хочешь, я хоть сегодня…

Она поднялась, закинула руки за его шею, и он успел заметить Галину улыбку — не торжествующую, а счастливую.

— Ты куда? — спросил Кирюшка.

— Я скоро вернусь, — ответил Лосев. — У меня вещички в одном доме. Заберу и вернусь.

— Я с тобой, — снова сказал Кирюшка. Он глядел на отца снизу вверх, и в глазах, как в блюдечках, стояли слезы.

Лосев покачал головой:

— Нет, ты болен, тебе на улицу нельзя. А я через час буду, честное слово.

Кирюшка взял его за рукав.

— Пусть идет, — тихо сказала Галя.

Когда они вышли на улицу, Кирюшка вцепился в отцовскую руку. Он не отпускал ее всю дорогу до общежития, даже в автобусе. Когда они вошли в общежитие, Лосев сказал:

— Ты посиди здесь.

— Нет, — испуганно ответил Кирюшка.

И снова чуть не заплакал. «Такой нервный…» — подумал Лосев. Ему не хотелось, чтоб Кирюшка видел ту комнату. Ладно, можно будет чего-нибудь наврать, он поверит. Сейчас он поверит во что угодно.

В комнате никого не было. Лосев вытащил из-под кровати чемодан, побросал туда свои вещи, вынул из тумбочки ящик и опрокинул над чемоданом. Кажется, все. Ему не хотелось ни с кем встречаться, что-то кому-то объяснять. Все это потом, после.

Кирюшка вцепился в ручку чемодана. Ему очень хотелось помочь. Он спешил. Спускаясь по лестнице, забегал вперед, суетливо открыл перед отцом дверь… Хорошо, вахтерша куда-то ушла. Лосев сказал:

— Давай мне свою лапу. Чемодан не тяжелый, сам донесу.

Они шли к автобусу, и Кирюшка то и дело поднимал голову, поглядывая на отца. В автобусе он сел на чемодан, опять не отпуская руку Лосева, и вертелся, поглядывая теперь на пассажиров. «Мы едем домой, — казалось, хотел объяснить всем Кирюшка. — Я и вот он — мой папа».

«Здравствуй, Володя!

Извини, что письмо будет коротким, потому что я хочу сообщить тебе лишь одну новость. Вернее, это даже не письмо, а приглашение. Мы, я и Саша, приглашаем тебя на нашу свадьбу и думаем, что ты приедешь обязательно. Ведь если б не ты, у нас бы не было такого счастья.

Я давно уже хотела написать тебе обо всем, да откладывала. Помнишь, мы шли с тобой по Московскому проспекту, и я сказала, что выйду замуж лишь тогда, когда почувствую, что без этого человека не могу жить? Таким человеком оказался Саша. Я знаю, что здесь нет ошибки.

Знаю, что тебе, может быть, немножко больно, но ведь мы с самого начала договорились, что всегда будем хорошими друзьями, верно? И, если ты по-прежнему наш самый большой друг, то обязательно приедешь. Мы не представляем, как наша свадьба может быть без тебя.

Обещал приехать Сырцов. Эрих не может — у него в разгаре путина. Лене послали приглашение, но ответа пока нет. А от тебя мы ответа даже не будем ждать — ждем только тебя самого.

Летний отпуск полагался только двоим — Савдунину и Соколову. Володька попросил, чтобы бригадир отпустил его раньше: женится друг, надо ехать…

Козлов оставался жить у Соколовых. Поначалу он хотел уехать к себе: «Без тебя как-то неловко». Пришлось «подключить» Колянича, и тот сказал, что никуда Козлова не отпустит. «Понял? Вот и выполняй».

Надо было подумать о подарках. Володька помчался на Невский, обошел Гостиный двор и «Пассаж», купил Зое духи (на бо́льшее обычной мужской фантазии не хватает), а Сашке — резной деревянный бочонок для вина. И, выйдя из «Пассажа», решил сфотографироваться: пусть у них будет его портрет, пусть смотрят и думают — если б не он… А что? Разве не так на самом деле?