Евгений Воеводин - Похвали день вечером

— Закури и подожди, — сказал он.

Соколов ждал нетерпеливо, и когда, закрыв наряд, Савдунин вернулся, парень даже заскулил:

— Дядя Леша, давайте по-быстрому, меня ж весь комсомол ждет.

— Так уж и весь, — сердито проворчал Савдунин. — Что там у Лосева с Непомнящим?

— А, вы об этом… — разочарованно протянул Соколов. — Ну, какой-то междусобойчик вышел. Так сказать, пограничный инцидент, прорыв со стороны Непомнящего…

— Язык у тебя…

— Я серьезно. А впрочем, чего-то мне Лосев плел, я плохо слушал… О сыне его речь шла, а он хотел Серегу пивом угостить, ну, Серега, вместо того чтоб стаканчик хлопнуть, Лосю — раз! Вот и все. — Он помолчал и добавил: — Старая же история, чего ворошить? Они сейчас вроде бы помирились…

— Да, — кивнул Савдунин. — Это я знаю. И что Козлов у тебя живет — тоже…

— Это еще откуда? — вскинулся Володька.

— Ты ничего парень, — сказал Савдунин. — Батька доволен.

Ага, вот оно что — Колянич рассказал!

Володька умчался, а Савдунин еще долго мылся в душе, долго одевался и потом долго искал по карманам листок с адресом. Куда запропастился? Вот — улица Бабушкина, дом…

То, что бригадир время от времени оставляет кого-нибудь после смены, было уже привычным, и наутро никто особенно не интересовался, о чем шла речь? Иногда Савдунин пытался и поругивать: в свое время попало Непомнящему за тот прогар, хотя Савдунин сказал ему всего несколько слов: «В другой раз… не хватайся… Всегда хотите быстрей». Говорил и с Лосевым — после стычки со всей бригадой. И тогда он тоже сказал совсем немного: «Ты подумай… Они ведь могут — выгнать-то».

Сейчас он снова оставил Лосева. Тот ждал бригадира в раздевалке и кивнул на савдунинский шкафчик. К шкафчику была приколота какая-то бумажка. Савдунин отколупнул кнопку — это был пригласительный билет в Дом культуры.

«Дорогой товарищ! Приглашаем Вас на концерт сварщика нашего завода Бабкина. В программе: Бах, Бетховен — сонаты для виолончели. Глазунов — «Песня менестреля» и «Испанская серенада». Давыдов — «У фонтана». Кассадо — «Серенада»…»

— Ишь ты, — покрутил бритой головой Савдунин.

— Сам побоялся пригласить, — зло заметил Лосев. — Другим-то лично передал. Тоже мне — а р т и с т!

— Ну, — остановил его Савдунин, — он талант.

— А чего ж в сварщиках ходит, если талант?

Савдунин, не открывая свой шкафчик, сел на скамейку рядом с Лосевым. Тот напрягся, он не знал, зачем его оставил бригадир. Кажется, ни разу не выпил за неделю и ничего не напахал… Тут же он спохватился: «Чего это я? Не мальчишка и не перед учителем». Закинул ногу на ногу и вытащил из кармана сигареты.

Он ждал, а Савдунину то ли трудно было начинать, то ли он нарочно решил поиграть для начала в такую вот молчанку, — во всяком случае, Лосев не выдержал:

— Ну, так за что сегодня-то на молитву оставил?

— Ты вот что, — сказал Савдунин, — сходил бы домой. Сынишка-то у тебя хворает. Маленький, а уже нервный. Сходил бы ты завтра, в выходной.

— Ты что же, был там, что ли?

Савдунин кивнул. Он казался очень уставшим, будто такое количество слов сразу утомило его больше, чем вся рабочая неделя.

— Ну, а если приду, как она?

Лосев не называл жену по имени. Он мог бы сказать, что она просила его не приходить — не приходить н и к о г д а, чтобы не волновать, не дергать зря мальчишку. Что не пускала его, когда он все-таки приходил, и что соседи выходили на лестничную площадку и вставали перед ним стеной.

— Ты трезвый приходи. Совсем трезвый. Тут даже для храбрости ни к чему. Мальчишка хворает, я говорю. Пойди.

За два последних года Лосев был дома раза четыре или пять, и каждый раз приходил пьяным. Жена не пускала его в комнату, он начинал кричать, вмешивались соседи, и он оказывался перед закрытой дверью. Раздражение, обида, злость на жену накапливались и накапливались в нем; потом он решил вообще не ходить домой. Жить, как живется. Галина не подает на развод — хорошо, значит, еще цепляется за него. Не требует денег — тоже хорошо, больше останется. Постепенно он перестал тосковать по Кирюшке и уже не злился на Галину. Они были где-то далеко-далеко, будто даже не здесь, не в Ленинграде.

Та вспышка Непомнящего и удар, сбивший с ног, были непонятны. Потом — неожиданная поездка в Ольгино. Оттуда Лосев вернулся с камнем на душе. Ему было понятно, зачем Непомнящий повез его туда. Господи, да мало ли на своем веку Лосев видел пьяниц, и не с такими пил — а тут вдруг его охватило странное чувство: э т о я! Я — старый, я — все бросивший ради водки, я — никому не нужный, даже собственному сыну, и если сын остался, не бросил меня, то потому, что не я, а он порядочный человек, хотя в этом никакой м о е й заслуги нет.

Впрочем, это было не первое потрясение, а второе. Недели три назад Лосев встретил своего давнишнего дружка-приятеля и раскинул руки: «Колька, друг! Сколько лет, сколько зим не заходим в магазин!» И заметил, что тот ответил кислой улыбкой. «По такому случаю и профком не запретит…» — радовался Лосев. «Нет, брат, — глядя в сторону, ответил дружок. — Завязал».

Лосев рассмеялся. Время от времени его дружки «завязывали». У них это еще называлось — «встать на просушку». Причины бывали разные: начинало сдавать здоровье или побывали в вытрезвителе, или неприятности на работе по пьяному делу… Но ничего! Этого-то он как-нибудь уговорит «развязать». И только потом, несколько минут спустя, заметил, что дружок вроде бы норовит отделаться от него.

Лосев обиделся. Вот как? В святые записался? Тот кивнул: «Записался. Два месяца записывали». Значит, лечился человек. Тогда все ясно-понятно. Теперь Лосевым владело простое любопытство. Стало быть, от э т о г о д е л а (он пощелкал себя пальцами по шее) можно вылечиться? «Если захочешь — можно». Лосев наседал на него: как лечат, да чем? Вдруг приятель оборвал его. «Знаешь, что я понял там, в больнице? — спросил он. — Что все мы сукины сыны, вот что. С кем ни поговори, у кого ни спроси, почему начал пить, ответ один: жена виновата. Понимаешь — у каждого! И у меня тоже. И у тебя. А какого же тогда черта они нам передачки таскают, плохие-то? Плохие бы плюнули, вздохнули бы да перекрестились, что мы в психиатричке за семью замками. А я смотрю — одному сигаретки «Опал» несут, другому апельсины, мне — курицу жареную. Знает, что я жареную люблю. Так я потом к ней, когда выписался, на брюхе готов был ползти». Лосев усмехнулся: «За курочку-то?» Дружок поглядел на него невидящими глазами. «Значит, не понял, — сказал он. — Ну, пока».

Лосев снова усмехнулся — ему вслед. Ишь ты, праведник! Но как бы он ни противился, как бы ни усмехался, в него уже забралось и жило в нем что-то такое, чего не было прежде. То ли это было еще совсем крохотное, самому себе незаметное ощущение пустоты и однообразия вокруг, то ли смутное чувство правоты этого человека, а значит, и собственной вины. Решил выпить покрепче — не пилось, просто никак не лезла водка.