Фёдор Непоменко - Во всей своей полынной горечи

— Хозяина ищет, — вздохнул кто-то. — К людям жмется… Тварь, а, скажи ты, соображает…

Люди отворачивались, избегая встречи с тоскливым мерцающим взглядом собаки.

Из-за березовой посадки, что на краю поля, потянула пара крыжней, прошла чуть стороной и словно растворилась в золотых кругах поднимавшегося над стерней солнца.

В тот год стояла добрая погожая осень. Дожди выпадали нечасто и будто по заказу, так что сычевцы иной раз шутили: «У нашего Ковтуна блат и в небесной канцелярии!» С пахотой покончили быстро, не заметили и как. Оставалась в основном свекла. Ее было много, и все село, стар и мал, дневало на свекловичных плантациях, спешило управиться, выкопать и вывезти, «пока не ляпнул дождь»: на бога, известно, надейся, а сам не плошай!

Опала листва, оголились сады и вербы, и степные дали придвинулись, подступили к самым околицам, вторгались в самое село, просматривавшееся теперь насквозь на много дворов. По утрам уже стало слегка примораживать, серебром опушивало ботву на опустевших огородах, тонкий, по-детски хрупкий ледок иной раз затягивал за ночь оставленное возле хаты ведерко с водой, ломкими стеклянными островками объявлялся в тихих заводях ставков, и дети, идя в школу, испытывали крепость ледостава, наблюдали, как со звоном, крутясь, скользит брошенная палка, кидали мерзлые комья, гадая, бултыхнет ли, утробно выбросив брызги, или рассыплется с сухим шорохом. К полудню лед бесследно исчезал, становилось тепло, на солнце в затишке даже жарко, и только порыв холодного, чужого словно, ветра напоминал, что, увы, это не летняя пора.

С рассвета село оглашалось криками галок и ворон. Они вились над старыми гнездовьями у речушки, в берегах, и то облепляли верхушки высоченных осокорей и верб, то вдруг взмывались растрепанными стайками, кружились, точно черные хлопья над пожаром. От гортанного резкого крика птиц и треска сучьев стонали окрестные приречные луга, где дремала в осенней истоме красная калина, стояли рыжие копенки сена последнего укоса, пахнувшие в морозец томно и пряно, где потихоньку булькал, играл, точно забытый, предоставленный самому себе малыш, небольшой ручей, темный в зарослях и совершенно прозрачный на прогалинах: на бархатисто-илистом дне его, словно под музейным стеклом, недвижно покоились опавшие листья. Казалось, крик воронья раздавался в высоте поднебесной и царил над всем селом, пожелтевшим, пожухлым, пронзительно обнаженным, эхом отдавался аж у самого леса — всеобъемлющий и всепроникающий, подобный грому, неистовый птичий галдеж.

Неподалеку от вороньих сборищ на пустыре, вытоптанном, густо унавоженном кизяком, по утрам еще сгоняли в стадо коров, хотя с каждым днем пастухам (пасли сычевцы по очереди, называвшейся с исстари «колеей») все труднее было отыскивать в полях мало-мальски пригодные для пастьбы делянки. В страдную пору тут, на коровьем пятачке, обычно не задерживались: выгнал коровенку и скорей домой, потому что у каждого дел невпроворот. А с похолоданием на пустыре случались целые сходки, окрещенные сычевцами «ассамблеями на кизяках». По селу ошалело дерут глотки петухи, кричат грачи; оставленные без присмотра буренки разбредаются по лугу, а пригнавшие их мужики, бабы и детвора держатся кучкой, ведут неторопливый разговор. Тут, на пятачке, можно узнать самые последние новости: у кого намечается свадьба и сколько для этой цели припасено самогонки, кто приехал в гости, откуда и надолго ли, и почем поросята на Быковской ярмарке, и кто вчера вечером пьяный буянил у «гензлика», и какие товары завезены в сельпо, и что в мире творится: где опять война, а где вышло замирение. Иная языкастая молодуха, бывает, бросает дома подоспевшую опару или закипающий борщ, чтоб не пропустить «ассамблею» — послушать, что люди говорят, и самой поделиться новостью, от которой аж язык свербит. Кое-кто в селе, правда, считал, что эти собрания на коровьем пятачке суть источники всяческих сплетен и кривотолков, но стоило ли обращать внимание на чьи-то ворчания, когда даже самая завалящая новостишка тут непременно сопровождается клятвенными заверениями такого типа: «Людочки, побей меня господь, чистая правда, хотите верьте, хотите нет, сама видела (слышала), вот вам крест святой, хоть я в бога и не верующая, но чтоб мне с этого места не сойти, вон и кума Тетяна не дадут сбрехать!..» Ну а если сообщение первостатейной важности, то за ним следуют такие гарантийные заверения, что сомнения в достоверности сообщенного не поселятся в голове даже самого отъявленного скептика. Само собой разумеется, что всплывшая на пятачке новость в тот же день становилась достоянием всего села. А уж коли на «кизячьей ассамблее» начнут кому мозги вправлять, тому не поздоровится, потому что тут не официальное собрание, тут не нужно коситься в президиум, чтоб, упаси боже, не сболтнуть чего лишнего, тут не мнутся, подбирая слова и выражения, а говорят напрямик, без хитроумной дипломатии. Насмешники полагали, что если бы «ассамблеи» действовали круглогодично, то, может, вовсе и не обязательно было бы слушать радио, смотреть телевизор и читать газеты, достаточно, мол, каждое утро выгонять в стадо корову и не слишком торопиться домой, и «кизячья ассамблея» даст тебе всю нужную и ненужную информацию. Так что бывать на них считает своим долгом каждая уважающая себя хозяйка, владеющая коровой, бывать, может, и не ради общего развития, то хотя бы ради того, чтоб, возвратись к стекающей на лежанку опаре или перекипевшему борщу, нетерпеливо, с порога ошарашить собирающегося на работу мужа: «А ты знаешь, что я нынче слышала?!»

…Была погожая добрая пора, и, удивляясь и пророчествуя, сычевцы как награду за прошлые слякотные годы принимали эту на редкость стойкую осеннюю благодать.

В то утро главной темой «ассамблеи» был приезд Прокопова сына, Тольки, отслужившего действительную службу и демобилизованного в запас. Новость эта была принесена на пятачок сразу несколькими корововладельцами, среди которых нашлись и такие, что самолично видали новоприбывшего и говорили с ним. Известие сразу завладело всеобщим вниманием, так что даже занятный рассказ тетки Домахи о том, как колхозный ветеринар Брайко извлекал из желудка коровы два сапожных гвоздя с помощью магнита, рассказ далеко не безынтересный, познавательного плана, такой, что в иное время мог бы стать гвоздем «ассамблеи», остался, по сути, незамеченным. Не было в то утро и обязательных, уже набивших оскомину разговоров на предмет того, чья корова или телка «погуляла»: где, когда и кто при том был свидетелем, — все это частное, обыденное, хотя и весьма немаловажное, отошло на второй план. Сам по себе приезд демобилизованного — событие заурядное в масштабах всего села. Но тут случай был особого рода.